Иосиф Келлер - Суровые дни

Как нарочно, одна неприятность за другой! Дом, где много лет жил инженер Славянов, заняли под военную комендатуру. Сперва не поверил: быть того не может! Специально пошел проверить, не выдумка ли? Убедился — правда. Знакомый дом охраняли часовые. Таганцев видел, как провели арестованных. Среди них — женщина и подросток, почти мальчик.

— На муки ведут… — опасливо прошептала стоящая рядом старуха. — В соседних домах что ни ночь — слышно, как пытают.

И несколько раз перекрестилась.

Ростислав Леонидович с трудом дошел до своего дома. Варвара Лаврентьевна испугалась: так он был бледен. Не спрашивая, что случилось, накапала в рюмку валерьянки. Ростислав Леонидович спросил, помнит ли она покойного Славянова. Варвара Лаврентьевна не забыла симпатичного инженера, о котором муж говорил с уважением и любовью, гордясь дружбой с одним из талантливых людей.

— Так вот, Варенька, там, где он трудился на благо отечественной техники, — ныне застенок! Да, да! Застенок!

— Славик, ну что можно сделать? — Глаза Варвары Лаврентьевны заблестели, увлажнились. — Приходится терпеть.

— Терпеть?! — загремел Таганцев. — Терпеть издевательство над памятью такого человека! Нет-с. Пускай этим занимаются другие. Я терпеть не намерен. Да, да! Не намерен!!!

И Таганцев сел писать письмо генералу Пепеляеву: «Ваше превосходительство! В доме, в котором незримо витает светлый дух ученого-инженера, ваши подчиненные, надеюсь без вашего ведома, занимаются действиями, несовместимыми с благородными идеалами покойного Николая Гавриловича Славянова… — В конце Таганцев писал: — Уверен, что вы, господин генерал, вняв голосу справедливости, распорядитесь освободить дом от комендатуры».

Письмо Таганцев решил отвезти на почтамт и сдать заказным. Так надежнее.

Утром в конторе Ростислав Леонидович показал письмо Вадиму. Тот попытался доказать, что ничего путного не получится.

— Пепеляеву, простите за вульгарность, начхать на дорогое вам имя. Свой престиж генерал уронить не захочет. Комендатуру не уберут.

— Откажет этот солдафон — напишу Колчаку! — упрямился Таганцев.

Хорошо зная тестя, Вадим не спорил. Но, желая избежать неприятных последствий, пустился на хитрость:

— Зачем вам специально ехать в город? Я туда поеду. Давайте отправлю письмо.

Однако Таганцев почувствовал подвох и поехал в город сам. Вадим не ошибся: Пепеляев на письмо не ответил. Комендатура осталась в доме Славянова. Зато Таганцева вызвал к себе Елистратов и вернул злополучное письмо. Произошло крупное объяснение. Таганцев громыхал, кипятился. Елистратов вел себя спокойно. Это еще более распаляло Ростислава Леонидовича. Не сдержавшись, он сказал, что ныне завод — аракчеевское поселение, возглавляемое держимордами.

Ни один мускул не дрогнул на бесстрастном лице Елистратова. Он спокойно напомнил Таганцеву, что во время чумной эпидемии всех зараженных уничтожают. Тем встреча и закончилась.

Возвратившись во второй половине дня домой, Таганцев надел валенки и старенькую форменную инженерскую тужурку; на ней тускло поблескивала одна-единственная уцелевшая серебряная пуговица с двуглавым орлом. Привычное домашнее одеяние — милое и уютное — обладало волшебной силой: все тяготы служебных забот оставались в прихожей вместе со снятыми, смотря по времени года, шубой или пальто.

На этот раз успокоение не приходило. Таганцев не мог забыть издевательски-сдержанного тона Елистратова, его нагло прищуренных глаз, тараканьих усиков, шевелящихся над толстой губой. Не помогла и валерьянка, выпитая потихоньку от жены. Заглянул по привычке в Асину комнату — была бы Ася дома, поговорил бы с ней! Теперь она только наведывается к родителям. Таганцев с досадой закрыл дверь и прошел в кабинет.

Он сел работать над записями. Разбирая старые бумаги, старался припомнить, куда подевались несколько тетрадей. Не в папке ли, что лежит на шкафу? Таганцев принес из кухни табуретку, поставил на стул и осторожно влез на шаткое сооружение. На шкафу обнаружилось множество самых разнообразных вещей, назначение большинства из них было непонятно.

Старые вещи, как геологические отложения, год от года накапливаются в каждой семье. Зачем их сберегают? Никто толком не знает. Они лежат забытые и ненужные, оберегаемые неписаным законом рачительных хозяек: авось, пригодится! Таганцеву попалась под руку кукла. Маленькая Асюрка, играя, называла ее принцессой Изабо. У куклы оторвана голова, от прежних богатых нарядов осталась одна лакированная туфелька с розовым бантиком. Ростислав Леонидович удивленно рассматривал куклу. Ее мягкие тряпичные ручки беспомощно болтались из стороны в сторону. Она была такая несчастная и жалкая, что Ростислав Леонидович осторожно положил ее обратно. А папку отыскать не удалось.

Таганцев перешел в гостиную, захватив стул и табуретку. Большой книжный шкаф попал сюда случайно. Он выглядел особенно неуклюжим среди обитой голубым плюшем изящной мебели. Искать долго не пришлось: из-под картонной шляпной коробки выглядывала знакомая папка. Вытаскивая ее, Таганцев уронил коробку. Падая, она раскрылась. Искрящимся дождем посыпалась елочная мишура.

— О! На этом пьедестале ты похож на монумент, — засмеялась появившаяся в гостиной Ася.

— A-а… мадам Соловова! Наконец-то вспомнила о существовании родителей! — обрадовался Таганцев. — Две недели не показывалась.

Снимая с отцовской жесткой шевелюры блестящие нити, Ася полюбопытствовала, что он делал.

— Искал записки…

Таганцев нетерпеливо развязывал тугой узел на черном шнурке, которым была перевязана папка. Ася собрала рассыпавшиеся украшения, положила обратно в коробку и водворила ее на прежнее место.

Ростислав Леонидович раскрыл папку. Вот они — пожелтевшие листы, исписанные мелким почерком, с нарисованными топографическими знаками. Кое-где отдельные слова и фразы стерлись: чернил порой не хватало, приходилось пользоваться карандашом.

Вспомнились мудрая тишина дремучей тайги, веселая болтовня быстрых горных речек, дразнящие запахи ночного костра, наваристой ухи и печеной картошки. Как это далеко! Последние годы он перестал скитаться по глухим, неизведанным местам. Мешали дела, казавшиеся важными, неотложными, а ныне открылась вся их зряшность!

Ася чувствовала, когда отец чем-нибудь расстроен. Она обняла его, словно утешая. Таганцев благодарно посмотрел на дочь. Что-то едва уловимое, новое и незнакомое, появилось в ее лице. Оно выглядело старше и строже.

— Странно! Я пришла в гости! — Ася невесело улыбнулась.

— Ты сама захотела этого, — с упреком сказал Таганцев. Потом добавил: — Скучно без тебя.

Ася сняла горностаевую шапочку и вместе с муфтой положила на стол.