Иосиф Келлер - Суровые дни

— Я слушала в гимназии Барбатенко публичную лекцию.

— Интересно?

Таганцев сел в кресло. Ася опустилась на ковер и положила голову на отцовские колени. Таганцев гладил ее короткие, по-мальчишески остриженные вьющиеся волосы.

— Лектор говорил о Горьком, как о разбойнике с большой дороги. Грубо, зло… И все потому, что он остался у большевиков. — Глаза ее заблестели. — Захотелось крикнуть: неправда! лжец! Но не хватило смелости. Я трусиха. А среди публики нашелся смельчак и сказал. — Ася рассмеялась: — Что поднялось! Крик, свист, чуть не драка! — Она прижалась к отцу и по детской привычке потерлась щекой об отцовскую руку.

Как хорошо, что Ася дома, рядом. Сразу в доме повеселело.

— Рассказывай, что с моделью?

Таганцев махнул рукой:

— Плохо!

— Что же случилось? — встревожилась Ася.

Отец ответил не сразу…

— У Вадима есть хватка, напористость, знания, он толковый инженер, но… — Таганцев обнял дочь: — Не обижайся, Асюра, он — практик! Да, да, практик! Фантазии маловато, вот беда! Другой услышит такое и засмеется: как так? Инженер — и фантазия? А без фантазии мысль не взлетит. А Сергей… самородок. Талантище!

Слушая отца, Ася вдруг впервые подумала, что поторопилась со свадьбой. Пожалела Вадима… А виноват Сергей. После разговора на злополучном вечере она всю ночь проплакала. И сейчас тоже хотелось плакать. Очень жалко себя… И, отвернувшись, Ася сказала:

— В больницу на прием заходил Ляхин. Сказал, что Сергей ни разу — слышишь, папа, ни разу! — не навестил Варвару. С отцом у них политический разрыв, они на разных сторонах баррикад: один с красными, другой… служит не без выгоды для себя… Но забыть родную мать!

Таганцев удивился, что Ася говорит так озлобленно и гневно. Суровое время не пощадило доброго сердца дочери, оно ожесточилось.

В гостиную вошла Варвара Лаврентьевна.

— Новая кухарка меня доканает! Что ни скажешь — наоборот, словно нарочно.

Хотя голос матери звучал жалобно, Ася не могла сдержать улыбку. Милая мама! Все те же домашние неприятности!

Варвара Лаврентьевна, близоруко прищурив глаза, посмотрела на меховую шапочку, лежащую на кресле.

— Ася здесь!

Ася подбежала к матери.

— Здравствуй, доченька! Будь добра: на буфете коробочка с порошками.

Варвара Лаврентьевна устало опустилась на диванчик. Принимая лекарство, она уморительно поморщилась.

— Кажется, стучат? — сказала Ася.

Действительно, в парадную дверь стучали. Ася пошла открывать.

— Инженер, а звонок не работает и в дверь стучат! Не стыдно?

— Каюсь, Варенька, стыдно… Непременно починю сегодня же.

Варвара Лаврентьевна вздохнула:

— Обещаешь целый месяц.

Ася возвратилась вместе с Варварой.

— Хозяева незваных гостей принимают? — пошутила та.

— Варвара, милая! — искренне обрадовалась Варвара Лаврентьевна.

— А я не одна, — сказала Варвара.

— С ухажором! — весело крикнул из прихожей Ляхин.

Он вошел легкой, подпрыгивающей походкой, весь какой-то свежий, румяный.

— Снежок с пимов отряхивал. Почтеньице!

Увидя улыбающегося Ляхина, Таганцев нахмурился. Настроение снова испортилось. Припомнилась встреча на улице и нанесенная обида.

— A-а… Алексеич.

Это было сказано сухо, без обычной приветливости, с которой Таганцев встречал рабочих, особенно тех, кого знал давно. Ася и Варвара Лаврентьевна удивленно переглянулись, а Варвару это обескуражило — выходит, и впрямь незваные! Но Ляхин как ни в чем не бывало объяснил: виноват Пятишин! Набрехал, собака, а они поверили по дурости.

— Хватит серчать-то… Каемся, виноваты.

— Ладно! — пробурчал Таганцев, хмуря густые брови, хотя все закончилось по-хорошему.

— А за письмо к Пепеляеву спасибочко!

— И ты знаешь? — удивился Таганцев.

— Знакомый наборщик в типографии сказал: в газете статья про тебя будет.

— Про меня? Статья? Дичь!

Варвара Лаврентьевна участливо спросила у своей тезки, нет ли известий от Прохора? Варвара печально покачала головой. Варвара Лаврентьевна вздохнула:

— Когда все это кончится?

— Скоро, — уверенно сказал Ляхин. — Под Оханском Колчаку морду набили! Это цветочки! Ягодки, голуба, впереди!

— Кто вам сказал? — спросила Ася.

— Народная молва на крыльях летит! — Ляхин хитро посмотрел сквозь стекла стареньких очков. — Слышали, что про Колчака в народе сложили? — и, не дождавшись ответа, затопал старенькими валенками:

Даже печальная Варвара Лаврентьевна улыбнулась, когда Ляхин пел злую частушку.

— Смотри, политик! — погрозил Таганцев пальцем. — Влетит за такие песенки.

Ляхин насмешливо прищурился:

— Чего поют, то повторяю, а кто сложил — того не знаю.

Потешное — умильное и невинное — выражение появилось на его лице. Варвара осуждающе взглянула на Ляхина, и он виновато заморгал.

— По делу зашли.

— Черноусова, что в ресторане официантом, ищут, — пояснил Ляхин.

— Могут и ко мне случаем нагрянуть. — Варвара вынула из-под наброшенного на плечи шерстяного платка книги. — Сережа оставил, сохранить. У вас-то, поди, бывает? Отдайте.

Таганцев хотел сказать, что Сергей теперь к ним не ходит, но Ася, опередив его, взяла книги и положила на стол.

— Передадим, тетя Варя.

Варвара обняла Асю и долгим взглядом посмотрела в глаза. И хотя материнская обида за Сергея еще бередила сердце, крепко поцеловала.

— Поздравляю, Асенька, с мужем хорошим. Совет вам да любовь.

Повторив Сережины слова, она прижалась к Асе, задрожав в беззвучном рыдании.

— Тетя Варя, миленькая, не надо… Не надо, — растерялась Ася. — Не надо… Вернется Прохор Константинович… Все будет хорошо!

— Верно! Золотые слова! — бодро закричал Ляхин. — Варварушка, еще зашумим.

— Вы все такой же, Алексеич, не унываете. — Ася грустно улыбнулась.

— Как есть Пташка Певчая, — всхлипывая, сказала Варвара.

— Ну-ка, сколько эта пташка всякой нелегальщины при Николашке перетаскала, а? И не сосчитать! Идешь, бывало, по улице… — И Алексеич ловко изобразил, как он идет по улице: молодцевато сдвинут набекрень картуз, а на плечах небрежно накинут пиджак. — Да все хиханьки, да хаханьки.

В руках у Ляхина появилась невидимая трехрядка. Ловкие пальцы запрыгали в воздухе, как они порхают по клавишам:

— Околоточный улыбается, усики фиксатуарные гладит… — Алексеич снова преобразился: выпятил живот для пущей важности, глаза свирепо вытаращил, закрутил усы в колечко и заговорил попеременно то начальственным басом, то задиристым тенорком: «Прыгаешь, Пташка Певчая?» — «Прыгаю, ваше высокородие!» — «Ну, прыгай!» — «Покорно благодарим за разрешение!» — И пошел дальше. А у самого-то под рубахой листовки! Товарищ Свердлов самолично вручил.