Николай Романов - После отбоя

— Да я уже все рассказала.

— Нет, вы не сказали главного.

Не сразу, очевидно преодолевая самый сложный душевный барьер, Мария Николаевна едва вымолвила:

— Мне страшно оставаться с ним…

Тишина была тяжелой, мрачной, в ней все еще витала исповедь человека о своей искалеченной жизни. Первой очнулась Настя, внимательно посмотрела на мужа и не то с укором, не то с тревогой спросила:

— Павлуша, а мне кому на тебя жаловаться? Лицо серое, как холстина. Открыла дверь и не узнала, не было бы Марии Николаевны — вскрикнула бы от испуга. Случилось что-нибудь?

— Нет, Настя, обыкновенный рабочий день.

Скирдова не приняли в главке ни завтра, ни послезавтра, перенесли на следующую неделю. И все отсрочки передавались через секретаря, без объяснения причин. Невольно думалось: идет искусственное нагнетание напряженности, психическая подготовка перед разговором с начальством. Семен Иулианович, кажется, уже начал привыкать к такому, с позволения сказать, «стилю» руководства и терпеливо ждал, когда поступит сигнал о срочном прибытии в главк. Именно так все и произошло: длительное бренчание на нервах и команда о немедленной явке. И опять без указания, по какому поводу…

Семен Иулианович беспокойно переступил порог кабинета Виноградского. Евгений Георгиевич неестественно прытко преодолел земное притяжение и, широко улыбаясь, пошел навстречу управляющему.

— Не сетуйте, Семен Иулианович, не сетуйте, и мы не всегда сами себе хозяева. Присаживайтесь. Да нет, сюда, поближе, поближе.

Он так же бодро хотел сесть, как и встал, но, видно, ноги в коленях не выдержали напряжения, подогнулись, и Виноградский неуклюже плюхнулся в свое широкое кожаное кресло, оно жалобно скрипнуло. Затем позвал секретаршу, попросил, чтобы им принесли крепкого чая с лимоном. Вновь пожаловался Скирдову:

— Со стороны может показаться странным: руководители главка, непосредственно подчиненные министру, безраздельные хозяева на местах и вдруг — не могут распорядиться собственным временем. Все дело в том, что некоторые люди не хотят понять: год начинается с первого января, а не с первого марта. Медленная раскачка с выполнением производственных планов не только недопустима, а преступна. Преступна! — подчеркнул Виноградский и спокойно занялся чаем.

«Вот это прелюдия, — невольно подумал Семен Иулианович, — не слова, а раскаленные пули. Тут и возвеличивание себя: непосредственно подчиненные министру, безраздельные хозяева на местах; и безапелляционный приговор «некоторым людям» — преступники. И не надо повышать голос, не надо называть этих людей. Если они не глупы — пусть дают категорические обещания или распишутся в своем бессилии, попросят сменить обстановку. Тогда с миром и разойдутся: никакого насилия, их не снимут, а уважат просьбу о переводе на другую работу».

Виноградский неторопливо отпивал из стакана темно-коричневый настой, ждал. Скирдов молчал. Пришлось вновь просить чая. Но кабинет не чайная. У Евгения Георгиевича набухали брови, тяжелел лоб, в запрятавшихся под хмурыми надбровиями глазах отражалось недовольство, досада.

— А что у вас?! — спросил Виноградский. Его голос утерял приветливую интонацию, стал скрипучим.

— К сожалению, ничего нового, Евгений Георгиевич.

— Следовательно, наш прошлый разговор остался втуне?

— Нам бы хотелось иметь еще кое-что кроме претензий.

— Снова объективные причины? — Виноградский приподнялся, навис над столом. — Вы в лучшем положении по сравнению с другими трестами, у вас есть металл, железобетонные конструкции, лес…

— Мертвый груз…

— Извольте слушать, когда я говорю! И помнить: у всякого разговора есть начало и конец. В тресте есть все, кроме желания у руководителей работать по-ударному. Запомните: это вам не преферанс, где можно сесть на мизере, а государственный план, за невыполнение которого летят головы. Вызовите из отпуска Магидова!

— Думаете, что-нибудь изменится?

— Кто-то должен работать, черт возьми! Сами опустили руки и других оттираете…

На крик без зова вошла секретарша, видно привыкшая не только к звонкам, вопросительно посмотрела на Евгения Георгиевича.

— Кто там на очереди — пусть входят, — распорядился Виноградский…

Точкин растерялся: среди уволившихся за последнее время было несколько человек из его эшелона. Причины известны — планы не выполняются, заработки снизились. Необъяснимо другое: почему с такой легкостью некоторые покидают свою стройку? Неужели для них нет здесь ничего родного, заветного, к чему прикипело сердце? Неужели лишняя десятка руководит их сознанием? Не верится. Значит, просмотрели что-то существенное в работе с людьми.

Сама стройка сравнительно молодая, нет прославленных ветеранов, но у молодежи есть другое: армейские традиции. Как же они сохраняются? Двадцать третьего февраля разбрелись по комнатам, отметили в своих углах «мужской праздник» — на том и закруглились. А ведь можно бы организовать интересные встречи с кадровыми военными, создать у себя какие-то группы по принципу солдатского землячества, проводить вечера воспоминаний. И назвать бы эти встречи как-нибудь по-домашнему, ну, скажем, солдатскими посиделками.

В конце рабочего дня Борис поделился своими мыслями с партгрупоргом Яшей Сибиркиным, тот шлепнул рукавицей по каске Точкина, подытожил:

— Не голова, а сто пудов. Пошли к Генриху Четвертому.

Так за глаза величали секретаря комитета комсомола треста Юркина. Тот как-то на заседании комитета бросил в сердцах: «За два года я четвертый в этом кресле!» Юра Носов немедленно подхватил: «А что, звучит — Генрих Четвертый!» Титул пришелся ребятам по душе.

Оказывается, Генриху только что звонили Таранов, Стрепетов, и сейчас секретарь дергал себя за острый подбородок, стучал по широкому лбу: ему, ему первому надо было бить тревогу, а не ждать пинков — среди уволившихся много комсомольцев. Он готов был расцеловать Бориса и Яшу за предложение о бережном сохранении боевых армейских традиций. И сама форма — солдатские посиделки — ему понравилась: необычна, неизбита. Он же предложил, кого собрать в первую очередь:

— Непременно бывших саперов! Почему? Управляющий трестом — сапер, главный инженер завода Князев — сапер. Уговорим Скирдова и Князева не только прийти, но и выступить. Даю слово — все зашевелятся, подхватят идею об укреплении солдатской дружбы. Завтра сразу после работы быть у секретаря парткома, — почти скомандовал Генрих Четвертый и сунул посетителям твердую, словно литую, руку.

Собрались в кабинете управляющего, где находился и Таранов. Секретарь комитета комсомола передал замысел о возрождении армейского содружества и указал пальцем ьа Точкина, как на автора.