Владимир Комиссаров - Старые долги

Василию Васильевичу стоило больших усилий не выказывать волнения. Его так и разворачивало к столу, на котором лежала рукопись, как ни пытался он отвернуться от нее, разворачивало, словно подсолнух к солнышку. Он даже глаза опустил, чтобы Билибин не догадался о его мыслях. Не потому что мысли его были дурны, напротив, они естественно и логично вытекали из того факта, что на столе лежала диссертация Олега Ксенофонтовича. Но Соловьев вовсе не хотел раскрывать Иннокентию свои карты. Это нежелание имело под собой строго научное обоснование. Современная наука кибернетика обнаружила, что людей следует рассматривать не как друзей или, того хуже, братьев, а как противников и их отношения — как некую игру, в которой усиление позиций одного автоматически ослабляет позиции другого. Наука установила эту истину сравнительно недавно, Василий Васильевич же осознал ее еще в юные годы. Потому-то он и преуспел в жизни, что инстинктивно всегда мыслил научно и всегда радовался чужой неприятности, поскольку она усиливала его позиции. В давние годы, бывало, студенты поначалу его разыгрывали: «Тебе, Васька, хорошо, ты вон какой здоровый, а у меня вроде чахотка начинается…», «Почему, Васек, меня девчонки не любят, а? И вообще не везет мне в жизни, вчера декан вызывал, вроде отчислять собираются…» И Василий Соловьев безотказно откликался: «Ну да? Чахотка? Брось! Ну ничего, может, вылечат, не все помирают…», «Не любят? Серьезно? Это ерунда, я одного уж такого урода знал, и тот женился. Правда, на кривой… А из института не попрут, у тебя один двояк, вот если бы два или, еще лучше, три, тогда могли бы…» Отвечал он с усмешечкой, с прищурочкой; его скоро зауважали, хотя и окрестили циником, поняв, что он парень совсем не простой и зря они потешались — он сам посмеивается над ними.

Иннокентий Павлович был знаком с законами кибернетики и, что еще важнее, давно знал Соловьева. Поэтому он сразу понял состояние своего гостя, с любопытством наблюдая за трепетным огоньком в его взоре. Сопоставлялись факты, рождались и тотчас распадались связи между ними, возникали и отбрасывались предположения. Поиски оптимального варианта. Как лучше использовать счастливый случай — то, что рядом, на столе лежит диссертация Олега Ксенофонтовича? Почему он обратился к Билибину, а не к кому-либо другому? Случайность или особое доверие? Не хватало двух вводных. «Сейчас он спросит, прочитал ли я рукопись», — подумал Иннокентий Павлович.

— Интересно, — пробормотал Соловьев. — Прочитал?

— Прочитал.

«Сейчас спросит, каково мое мнение».

— И какое мнение?

— А вот этого я тебе не скажу, — усмехнулся Иннокентий Павлович.

И сразу погас огонек во взоре Василия Васильевича. Результата не было, не хватало одной вводной.

— Зачем же так, — поморщился Соловьев. — Он должен заявку дать в издательство, и, естественно, меня как члена редсовета интересует…

— Естественно, — подтвердил Иннокентий, приятно улыбаясь.

— Что-то с тобой в последнее время происходит. Злой стал.

— Заметно? — обрадовался Иннокентий Павлович. — Вот и прекрасно. Тебе Старик о Юрчикове говорил?

— Из-за такой ерунды шум поднял. — Василий Васильевич, видимо вспомнив, что пришел не ссориться, а мириться, рассмеялся, потянулся к своему другу, похлопал его по колену. — Можешь забрать Юрчикова, если он тебе так нужен.

На этот раз Иннокентий Павлович не стал уверять, что Юрчиков ему не нужен. Соловьев не Старик, все равно не поверит. Пусть думает все что хочет, так даже лучше: щелчок он получил хороший. На будущее. Чтобы не зарывался!

— Вот и прекрасно! — повторил Билибин, в самом деле почувствовав себя удовлетворенным. — Не тянет Олег Ксенофонтович. Совсем слабо.

Василий Васильевич встрепенулся:

— Совсем?!

Иннокентий Павлович был уверен, что такой ответ опечалит гостя, но тот, поахав и посокрушавшись, несомненно остался доволен. Уточнив некоторые подробности, он наконец поднялся и стал прощаться. Прощался он еще более дружелюбно, чем здоровался, еще дольше теребил Иннокентия за плечи и не отпускал руку.

Проводив его, Иннокентий Павлович зевнул, немного подумав, принес из комнаты записную книжку, полистал.

— Нешто Тоське позвонить? — сказал он нерешительно. — Или Оленьке? — Он опять зевнул и захлопнул книжку. — Спите спокойно, дорогие, сладких вам снов. Этот Васька совершенно меня уморил.

Уже в постели, уминая кулаком одинокую холостяцкую подушку, Иннокентий Павлович пожалел, что не позвонил Оленьке. Или Людмиле. У него сложились чудесные отношения с ними, как, впрочем, и с другими знакомыми женщинами. Всем им Иннокентий был большим и бескорыстным другом, считая их существами высшего порядка по сравнению с мужчинами и доказывая где только мог, что патриархат — чистая случайность в истории человечества. Оленьке, славной женщине, умнице и красавице, блестящему филологу, Иннокентий рассказывал недавно об особенностях языка народа машона, живущего в Зимбабве; очень интересная статейка попалась ему на глаза, Иннокентий прочитал ее специально для Оленьки. Она внимательно и серьезно слушала его, задумчиво накручивая на палец свои прекрасные русые локоны, и вдруг сказала в самом интересном месте: «Слушай, ты мне потом доскажешь, ладно? Скоро Светка придет…» Иннокентий Павлович даже обиделся. «Можно было бы досказать эту статейку сейчас», — с сожалением подумал он, засыпая.

Василий Васильевич от Билибина направился домой, только по дороге завернул к Фетисову — давно собирался. Институтский жэк работал из рук вон плохо, с Фетисовым Василий Васильевич, ценя свое время, давно уже установил прямые связи, минуя хозяйственные инстанции. Забежав как-то еще в начале лета, Фетисов шепнул, что есть возможность взамен временной деревянной ограды, установленной пять лет назад вокруг коттеджей, достать нарядные чугунные решетки и такие же столбы, совсем готовые, с приваренными планками и крестовиной в основании. Если такого черта посадить на бетон, он сто лет простоит — не шелохнется. Василий Васильевич неоднократно и безрезультатно обращался в жэк с просьбой заменить ограду у дома, поэтому он без звука выдал Фетисову требуемую десятку, с помощью которой тот надеялся закрепить дружбу с рабочими некоего склада, где хранились столбики с решетками. Он потом дважды заходил, сообщал, как продвигаются дела… Соловьев понимал, что новую ограду доставать надо с умом, чтобы не было потом неприятностей, и поэтому не торопил Фетисова. Однако сколько же можно тянуть?

Фетисова он не застал. Застенчивый славный мальчуган, встретивший Василия Васильевича во дворе, доложил ему: папки нет, ушел на работу в вечернюю, мамки тоже нет, сидят у соседей, папка вернется завтра, мамка — когда наговорится.