Владимир Комиссаров - Старые долги

Возможно, Соловьевы не утратили бы вкуса к материальным благам, если бы имели детей. Тогда, естественно, их беспокоила бы мысль о будущем, о том, чтобы обеспечить детей и внуков если не на всю жизнь (это удается немногим), то хотя бы на тот срок, пока они не осмотрелись, пока получают свою интеллигентную сотню рублей зарплаты. Но детей у Соловьевых не было, и не возникало, следовательно, у них такого желания.

Василий Васильевич в ином черпал вдохновение. Недаром славная Люся из Дома культуры считала его Человеком с большой буквы. Соловьев действительно хотел им стать, но он вкладывал в это понятие несколько иной смысл, чем наивная, восторженная девушка.

Он не торопился войти в душные после дневного зноя комнаты, тем более что там его никто не ждал. Ирина Георгиевна, взяв машину, с утра уехала в свою больницу. Уезжала она частенько, Василий Васильевич привык и не роптал, разве что в тех случаях, когда она уводила машину из-под носа. Одно время он надеялся, что жена поймет разницу между тем простачком, каким он был в молодости, и нынешним Василием Васильевичем, который, возможно, станет, а для некоторых уже и стал Человеком с большой буквы. Теперь он уже не обольщался. Как известно, в своем отечестве пророков нет.

У Ирины Георгиевны был свой ключ, и Василий Васильевич не собирался ждать ее возвращения. Позевывая, он отправился в спальню, не зная о том, что лечь ему сегодня придется много позднее.

Тетя Даша Селиваниха совсем не собиралась идти войной на Фетисова. Худо ли, хорошо ли — прожили они бок о бок в одном доме много лет. Нередко ссорились, но и в одной семье бранятся. Как же соседям удержаться?

Николай был человеком незлобивым. Вчера он обрушивал страшные угрозы на соседку, которая якобы нарочно выпускает своих кур на фетисовские грядки с огурцами, а сегодня кричал с порога во все горло: «Бабка! Бросай все, скорей беги! Райкина по телевизору показывают!» У Селиванихи своего телевизора не было, она сильно зависела от Фетисовых. Скорее всего Фетисов звал тетю Дашу не из добрых к ней чувств, а из желания иметь рядом публику, потому что без нее телевизор просто телевизор, а при ней получается уже вроде как настоящий театр. Так что не только тетя Даша зависела в этом смысле от Фетисова, но и он, правда меньше, нуждался в ней.

Если бы не стечение обстоятельств, Селиваниха никогда не решилась бы на открытый конфликт с соседом. Два года она рядилась с Николаем насчет крылечка, требовавшего ремонта. И тут случилась история в фетисовской кладовке, когда она со страху чуть было не отдала богу душу. Здесь любой не удержался бы от соблазна воспользоваться моментом. Прежде чем пустить в ход жалобу, составленную Светкой, Селиваниха попробовала кончить дело миром. Выбрав время, когда Николай находился в добром настроении, тетя Даша высказала пожелание, чтобы он возместил ущерб, причиненный ее здоровью, отремонтировав безвозмездно крыльцо. Фетисов не рассердился, а посмеялся над соседкой:

— До чего ты, бабка, жадная! Небось на «Жигули» копишь?

— Откуда, Коля? — смиренно проговорила Селиваниха. — Из каких доходов-то?

— Ты кому другому мозги засоряй, — сказал Фетисов. — Чай, на одной земле живем. Сколько на редиске выручила? Молчишь? То-то…

— На смерть я себе коплю, Коля, — отбивалась Селиваниха. — Чтобы похоронили по-человечески…

— А ты не копи. Гроб я тебе задарма сделаю. Ей-богу! Такой отгрохаю — черти в аду за царицу примут. Давай скорей помирай, пока я доски хорошие не израсходовал.

— Коля, — сказала тогда Селиваниха печально, поняв, что по-хорошему Фетисова не уломаешь, — мне ведь на тебя бумагу написали. Жаловаться буду.

Ни слова не говоря, Николай подхватил старуху под руку, провел коридором, втолкнул в кладовку и щелкнул выключателем.

— Во! Гляди! — с гордостью ткнул он пальцем в какой-то странный предмет, стоявший на полке.

Предмет был похож на перевернутую вверх дном кастрюлю, каковой и оказался. К ручке кастрюли была привязана фанерная табличка. Она извещала корявым фетисовским почерком: «Улика преступного действия Дарьи Селивановой против гражданина Фетисова Н. П. След пальцев на 12 июля 197… года. Хранить бессрочно!» Фетисов жестом фокусника приподнял кастрюлю. Под ней на красивой металлической подставке лежал брусок сала. На его матово-белом боку выделялся черный, словно присыпанный угольной пылью, оттиск большого пальца.

И тетя Даша поняла, что ее надежда на возмещение убытков рухнула. В огорчении она даже не заметила, что след на бруске сала был раза в три больше, чем мог бы оставить ее собственный высохший палец.

— Я тебя, бабка, изучил — рентгена не надо! — хохотал Николай, наслаждаясь растерянным видом Селиванихи. — Все ходил ждал: когда ты на меня накатаешь? Ты на меня, а я на тебя… Выкусила?

— Стыдно над старой смеяться, — сказала тетя Даша и побрела прочь.

К вечеру она слегла и, поразмыслив, решила, что и впрямь пришла ее пора — народ нынче пошел такой, что все равно ни от кого сочувствия не получишь. Она вспомнила своих родственников — близких, Соловьевых, и дальних, Билибиных, а вспомнив, как они хотели ее пристроить к работе, которую она должна была выполнять за них, от злости даже вскочила с постели, но одумалась и опять легла. Из головы ее все не выходил разговор с соседом, перед глазами возникала то кастрюля с надписью, то брусок сала с черным пятном на боку, то рядок прислоненных к сараю ровненьких досок, на которые указывал Фетисов, когда обещал сколотить ей бесплатный гроб. Постепенно все лишнее, постороннее отсеялось и остались одни доски. Они стояли струганые, чуть желтоватые, маслянисто поблескивали свежей смолкой. Селиваниха попыталась избавиться от наваждения, но не тут-то было! Хорошо еще, что она не была верующей, а то бы несомненно восприняла странное видение как прямой намек потусторонних сил: мол, пора тебе, старая, пора… Но тетя Даша была материалисткой, хотя и не научной, а стихийной. Поэтому она отвергла промелькнувшую все же мысль об этом намеке, подумав дополнительно, что у потусторонних сил хватило бы соображения представить ей в видении гроб целый, а не в разобранном виде. Нет, здесь действовали вполне земные силы. И старуха поняла: разговор с Николаем она не закончила, надо подниматься и идти к соседям.

Ей пришлось ждать довольно долго, потому что по телевизору шла передача «А ну-ка, парни!» и по этой причине подступиться к Фетисову не было никакой возможности. Он отчаянно вскрикивал, если «его парень» совершал оплошность, давая сопернику возможность вырваться вперед, багровел, поднимаясь со стула и напрягаясь всем телом, если «свой парень» пытался достать противника. Он награждал своего избранника ласковыми подбадривающими восклицаниями, а его соперника осыпал бранью, искренне желая, чтобы с тем случилась в ту секунду какая-нибудь неприятность — подвернулась бы нога или вывихнулась рука. Этих «а ну-ка парней» Николай, понятное дело, не знал, да это и не требовалось, хватало и того, что одного из них он сразу зачислил в свои, а другого в чужие. Иначе смотреть на них было бы так же скучно, как следить, к примеру, за работой двух безымянных пильщиков, разделывающих бревно.