Борис Попов - Без четвертой стены

Разговор о финансах Буров дипломатично уводил в сторону. Но когда Красновидов предложил культурное шефство артистов над предприятиями, в которых театр впоследствии будет, как он выразился, заинтересован (Красновидов не мог подобрать другого слова и потом об этом жалел и ругал себя: торгашеское слово), секретарь улыбнулся, отчеркнул что-то в календаре и сказал, что в этом мероприятии будет, в первую очередь, заинтересован отдел культуры, так как крутогорцы забросали его просьбами и нареканиями.

— Люди напрочь лишены зрелищ, развлечений, творческих встреч с писателями, артистами, — пояснил он. — Так что заинтересованность в шефстве работников искусств, уважаемый Олег Борисович, мы рассматриваем в более широком смысле и к этому вопросу подойдем внимательно и всерьез. Нам за культуру и быт уже и обком шею намыливает.

Рогов просил Красновидова позондировать почву насчет ремонта театра, но только он заикнулся, Буров остановил его.

— Этим занимается горисполком, — секретарь опять потянулся с карандашом к календарю: — Ремонт театра, помнится, в плане будущего года. Рогов должен знать.

Вечером Рогов зашел к Красновидову в номер. Олег рассказал ему про все, и когда радостно сообщил, что ремонт театра включен в план будущего года, Рогов только рукой махнул.

— Этот будущий год тянется уже три года, — и перевел разговор на другую тему.

Ему не терпелось сказать Красновидову, что завтра к нему прибудет делегация от его ребят-артистов.

— Хотят встретиться. Тебя послушать, себя показать. Надобно встретиться, Олег.

Рогову почему-то показалось, что Олег сейчас начнет возражать.

— Театр мой пока бездействует, репетиции новой пьесы приостановили.

Но Красновидов, напротив, обрадовался.

— С удовольствием. И по-моему, сделать это надо не у меня, а в театре при полном составе. О студии говорить?

— Пока не надо, денька через три.

— Проведу-ка я с ними показательную репетицию. В деле я как-то разговорчивей, за язык себя тянуть не придется. И, чур, без твоего присутствия. Договорились?

— Ладно. Только учти, Олег, у нас ведь методика своя. Не профессорствуй. Образом, характером они пока еще владеть не могут, а если пытаются, то такой наигрыш идет, хоть святых выноси.

— А как же… — Красновидов хотел спросить, на каком же языке с ними разговаривать?

— А так: вхождение в предлагаемые обстоятельства, логический разбор. По мысли. Заставь подумать, что за человек, которого он или она играют, черты его характера, профессия. И повыразительней, почетче пусть текст говорят. Не больше.

Красновидов пришел в театр. Внутри он оказался нарядней и не таким уж ветхим, как снаружи. Может быть, потому, что до этого видел только закулисную часть? Посреди раздевалки — массивная круглая печь, схваченная листовым железом, покрашенным в черный цвет. Такие печи в Сибири называют почему-то контрамарками. Несколько ступеней вверх — полуовал фойе с фотографиями и эскизами в самодельных рамках. Лепка на фризах под потолком изображала мчащихся в санной упряжке оленей. Олени больше напоминали борзых собак. Стены оклеены зелено-желтыми обоями, на окнах цветы и белые занавесочки. Это выглядело очень по-домашнему. Не хватало еще круглого стола с плюшевой скатертью в центре фойе да самовара и чайника под бабой-грелкой. Не успел Красновидов об этом подумать, как возник стол, внесли поднос со стаканами и ведерный медный чайник.

Молоденькая актриса, пунцовая от волнения, разливала чай, предлагала сибирские коржи, брусничное варенье.

— Угощайтесь, пожалуйста. Чай вприкуску.

Началось чаепитие. Красновидов тихонько дул в стакан и поглядывал. Юноши приоделись, галстуки их явно стесняли и мешали им чувствовать себя свободно (если бы только галстуки). Девушки и женщины, почти все, завили волосы, напомадились, от них пахло не очень дорогими духами и тональной пудрой. За столом воцарилась какая-то необычная торжественность, от которой и Красновидову тоже стало несвободно, и он распустил галстук. Юноши увидели — и тоже распустили. И все рассмеялись.

— А теперь, — Олег Борисович вышел из-за стола, — мне хотелось бы прямо здесь, в фойе посмотреть одну-две сцены из готового уже спектакля, в котором и я, если помните, на равных правах, имел удовольствие играть вместе с вами. Сегодня я буду зрителем, а вы приготовьте сценическую площадку и сыграйте мне сцену встречи Любови с поручиком Яровым. Вторую их встречу. После этого — сцену побега Шванди. Соберитесь и будьте добры…

Чтобы им не мешать, не смущать их, он отошел к стене и стал рассматривать фотографии. Услышал за спиной суетню, шушуканье. Ребята задвигали стульями, что-то уронили, затеяли спор. Потом все стихло и кто-то дрожащим голосом протянул:

— Олег Борисович, мы-ы гото-о-овы.

Посмотрел Красновидов обе сцены, растерянно оглядел всех. Затем собрал их в кружок, спросил, гася улыбку:

— Как себя чувствовали?

Ответили:

— Зажато, скованно.

— Что мешало?

— Вы, — признался Герасим Герасимов, игравший Швандю, высокий, худой, но плечистый, с рябоватым от оспы лицом парень. — Как тогда, на спектакле. Дрожишь, что под током, а поделать ничего не можешь.

— Почему? — спросил Красновидов.

Молчание.

— Потому что, — ответил он за Герасимова, — вы думали обо мне, а не о роли.

— Правильно! — заговорила молоденькая манси Эльга Алиташова, бойкая, с азиатским лицом, с пухлыми щеками и ямочками на них. — Правильно, — повторила Эльга, — я, Олег Борисович, когда играла Дуньку в «Яровой», все лупилась на вас, а про роль даже думать забыла. И слова тоже забыла.

Стараясь изъясняться тем сходным полупрофессиональным языком, каким с успехом владел Рогов, Красновидов предложил:

— Чтобы снять напряжение, собрать и направить ваше внимание на сценическое действие, давайте попробуем сделать такое упражнение: пусть каждый из вас воскресит в памяти какое-нибудь событие. Оно хотя бы приблизительно должно напомнить событие, происходящее в сцене, которую вы мне сейчас показали. Это понятно?

Молчание.

— Чем ярче будет воспоминание, — пояснил он, — тем лучше: где произошло, ночь это или день, зима или лето. И детали. Самые мелкие.

Мало-помалу ребята сосредоточились. Красновидов внимательно следил за ними, его присутствие уже их не отвлекало: была забота. Забота вспомнить, и чем напряженней была забота, тем выразительней становились их лица, взгляд осмысливался, от переменчивости эмоций делался то грустным, то жизнерадостным, растерянным или убежденным.

— Вот, вот, вы уже занимаетесь конкретным делом, а не наигрываете, не делаете вид, что думаете о чем-то. — Теперь Олег Борисович чуть-чуть усложнил задачу, — Представьте, что событие, которое вам вспомнилось, происходит сейчас, сию минуту. Так. Теперь осторожно, без нажима, подведите событие, которое вы пережили, под событие побега Шванди или объяснения Любови с Яровым. Не выключайтесь!.. Та-ак… Любовь и поручик — идите опять на сцену… Не думайте о постороннем. В этом состоянии повторите вашу встречу сначала.