Борис Попов - Без четвертой стены

— Болтаешь ты все.

Томский оживился.

— Болтаю? Нет, Линуля, не болтаю. Пуст, как скорлупа. Вот и паясничаю. Веришь?

— Нет.

Ангелина Потаповна посмотрела на Томского безразличными глазами.

— Мне сегодня очень плохо. И одиноко. Я боюсь одиночества, Том.

Томский оживился еще больше.

— Том?

Он запрокинул назад голову, унесся в сладкие воспоминания.

— Ско-олько лет я не слышал этого «Том». Ты одна меня так называла. Помнишь: не надо этого длинного «Томский», ты будешь Томом. Помнишь?

— Я все помню.

— Что с тобой, Линка, скажи! Скажи, я один пойму тебя.

Теперь она задумчиво и горестно посмотрела на Томского. Невесело улыбнулась.

— Мы с тобой одного поля ягоды, вот что я начинаю понимать. Оба бездарны. И все средства у нас хороши, лишь бы существовать.

Томский запел:

— «Не гневайся, прекрасная земля, за то, что я топтал тебя без пользы».

— Ты все паясничаешь, — сказала она, гася сигарету в пепельнице.

Томский замолк, опустив голову. А ведь где-то она жестоко права, подумал он. Всю жизнь живу наудачу, порхаю. Упущу одно — схвачусь за другое. Живу законом птички: даст бог день, даст и пищу.

Ангелина Потаповна заговорила сухо и трезво:

— Ты знаешь, я поняла, и уже давно, что я любила не Красновидова, а представление о нем. Любила то, чего сама не имела.

Вспомнила почему-то разговор с Олегом, тогда, после долгой молчанки; с какой беспощадностью он спросил: «Ты будешь подавать заявление в театр?» И ей захотелось на весь ресторан по-бабьи завыть, разбить что-нибудь, опрокинуть стол. Но тут же подумала о прогонной репетиции «Своих людей», о разговоре с Уфиркиным в артуборной, и выть уже не захотелось. С болью призналась Томскому:

— Олег меня терпел, потому что житейски не требователен. Поняла я это до конца, когда приехали сюда, в Крутогорск. Я к нему удачно приспособлялась. А здесь не к чему приспосабливаться, и я как голая на песке.

Томский налил себе полфужера водки, выпил. На скулах задергались желваки.

— Почему ты об этом никогда мне не говорила?

Ангелина Потаповна посмотрела на руку Томского и подумала: «У него всегда были красивые руки». Погладила ее.

— Я жила в каком-то ослеплении, Том. Всем казалось, что мы идеальная пара, что мы счастливы в нашем супружестве. На самом деле мы были счастливы только тогда, когда кто-то из нас куда-то уезжал. А вместе… Он просто порой не замечал, что я существую. Ты знаешь…

Ей вдруг приятно и тепло стало оттого, что Томский задал этот вопрос. Именно сейчас, когда ей так горько. Она доверчиво и безвольно бросила руки ему на шею.

— Ты знаешь, у меня все время все случайно. Случайно сошлись с Красновидовым, случайно попала в театр. Случайно получила роль Устиньи… Но не может же вся жизнь состоять из случайностей. Я все время как будто не на своем месте. А где мое место, я так и не знаю. Где, Томский, мое место?

— Со мной! — искренне, не раздумывая, ответил Томский.

Он будто убеждал сейчас сам себя, что Лина ему нужна, она его поддержка, ему с ней хорошо и беззаботно. Пожалел, что так много выпил.

— Линка, — начал он утрированно серьезно, и на переносице собрались две поперечные морщины. — Линка, твой Красновидов — пруль, есть такое выражение в преферансе. Ему всегда сопутство-ва-вола пёрка, удача. Он пришел в театр — и первая роль в лист, вторая в лист. И третья. Тогда он поверил в себя, и в него поверили тоже. Но большим актером он никогда не был и не будет.

И тут он пошел ва-банк.

— Кстати, знаешь, кто капнул на Красновидова?

— Кто?

— Стругацкий. Хотел ему подставить ножку. Даже подсудное дело шил: финансовые нарушения, присвоение государственных денег. Не в свой карман, конечно, для театра, но все равно.

— Какая сволочь! — вырвалось у Лины.

— Красновидов?

— Стругацкий твой.

Ее передернуло от злобы и обиды.

— Это уже сверх.

— Только чур, — остановил ее Томский. — Иначе Стругацкий меня сожрет, я его знаю, этот тип на все способен. Но Красновидов, попомни, здесь не удержится. Лучше ему на целине и остаться. Маньяк, возомнил себя Станиславским, я еще…

— Не тебе судить! — резко оборвала его Ангелина Потаповна. — Он высокого класса артист и разносторонний художник. А ты…

— Сдаюсь.

Томский почувствовал, что переборщил, и поправился:

— Я именно это имел в виду, и ты мне помогла. Только вы с ним не пара. И какой бы он ни был раззолотой, я его ненавижу. Из-за тебя.

Они вышли на улицу. Шел дождь. Томский остановился в нерешительности. Поднял ворот пиджака, не очень твердо держась на ногах, пошел. Лина, ведя его под руку, спросила:

— Ты где ночуешь?

— Наверное, нигде, — сокрушенно ответил Томский. — Хотел попроситься к Стругацкому, а он, тип, даже чемодан велел забрать. Друг называется. А номер только завтра пообещали.

В гостинице на двери, как всегда, висела дощечка: «МЕСТ НЕТ». Томский, назвавшись дежурному администратору братом Ангелины Потаповны, ночевал в номере Красновидова.

Джетыгара — старый золотой прииск, если на карте искать, то где-то на границе Тургайской степи и Каракумской пустыни. Теперь это уже городишко: магазины, кино, школы. Управление шахт. Золото ищут глубоко, по стволу метров четыреста, а то и глубже.

Гремящая, расшатанная по всем швам, люлька ныряет с ужасающей скоростью в кромешную тьму подземелья. Недлинный широкий туннель. И открываются огромные кварцевые пещеры. В жилах кварца и запрятан редкий металл. Его искать все трудней и трудней. Но есть счастливцы, которые натыкаются вдруг на слитки весом до полукилограмма.

Именно такой случай выпал и в этот раз. На-гора поднялась вся смена, ликующая, счастливая. В клубе шахтоуправления пир. Стулья из зала убраны, накрыт длинный, на сто человек, стол. Золотоискатели празднично одеты. Тут и русские, и украинцы, и чечены, и немцы с Поволжья. Народ разный. Отчаянный, трудноуправляемый, палец в рот не клади. Казахи верховодят застольем. Манты, плов, шашлык на коротких деревянных шампурчиках. Во главе стола начальник шахты и аксакал, казах лет восьмидесяти, в шапке и цветастом халате, прямой, с длинной, тощей бороденкой. В самый разгар пиршества расчистили место на столе и установили на нем огромное эмалированное блюдо. Бешбармак. Каждому — пиала с конским бульоном.

Разноязыкий говор. Шум. Тосты.

— Пью за новые самородки в третьем квартале. За успехи — в четвертом.

— Не говори «гоп», пока не перескочишь.

— Муртазаев, расскажи, как зайца бил.

— Не бил. Гонял.

— Ты его или он тебя?

— Друг друга. Я хитрый, он еще хитрей. Бежит, я за ним. Он прилег, я целюсь. Он скок в сторону, опять бежит. Хитрый. Завтра снова пойду.

Аксакал, услышав охотничьи байки, рассказал на ломаном языке, как до последнего года охотился на волков.