Борис Попов - Без четвертой стены

— Без ружья. Фолк нюх карош, порох два километр нюхат, пшол степ. Без ножа, фолк сталь чует, прятайс. Тогда шил трехпалый перчат-краг с толстый дубленый кож. Карош, ходил на фолк рукопашный.

Шахтоуправление пригласило на праздник прибывших в Джетыгару крутогорцев. Золотоискателям тут же, за столом, дали концерт.

Принесли чай в пиалах, фрукты, кумыс. Аксакал, в охотку потягивая холодный, кисловато-бражный напиток, пояснил:

— Водка пьешь, потом голова болит. Другой идет дратса. Кумыс — голова свеж, весь здороф, спат крепко, ха-ха.

Красновидова аксакал в знак уважения, как старшего группы, пожаловал лошадиной головой (традиционный мусульманский обычай) и кувшином кумыса: в дорогу. Красновидов держал на вытянутых руках гривастую голову и не знал, куда ее деть.

С разных концов со смехом:

— Ложь к себе на тарелку.

— На стул ее, а сам стой стоймя.

— Поешь и передай товарищу.

Начальник шахтоуправления, строгий, подтянутый, встал, поднял стакан с вином:

— Тост за артистов. И пусть они почаще к нам приезжают.

Вышел из-за стола, обошел всех артистов, с каждым чокнулся, вернулся на свое место и, ко всеобщему удивлению, басовито затянул:

— Из-за острова навстречу-у…

Ксюша Шинкарева наклонилась к Красновидову, шепнула:

— Олег Борисович, напротив сидит мужчина. Он очень пристально на вас глядит.

Красновидов, не поднимая глаз на мужчину, сказал:

— Я заметил.

Она спросила:

— Вы устали?

— Нет. Мне весело, и я, по-моему, хмельной.

— Это кумыс.

— Пойдемте сегодня бродить по степи.

— Пойдемте.

Он благодарно дотронулся до ее руки.

Кто-то намекнул:

— Потанцевать бы!

Герасим Герасимов достал из футляра баян, заиграл вальс.

— Дамы приглашают кавалеров!

Несколько пар пошли танцевать. Герасим Герасимов пел:

— Кавалер, я приглашаю вас на тур вальса, — Ксюша грациозно подала Красновидову руку.

— Сочту за счастье, — галантно ответил кавалер, и они затерялись среди танцующих.

За столом продолжались тосты. Пить не пили. Только тосты. Какой-то казах удивил умением открывать пивные бутылки… зубами. Штук пятнадцать металлических пробок снял — и глазом не моргнул. Молодой чечен, длинный как жердь, с орлиным носом, оказался факиром: заглатывал шампур. Качали виновника торжества, добывшего золотой слиток. Вручили ему номер республиканской газеты со статьей, рассказавшей о крупнейшем самородке за 1955 год, и портретом счастливчика.

Отчего ж так кружилась у Ксюши голова? От вальса? От выпитого вина? Оттого, что кружил ее Красновидов? И вроде бы вальс играли не на баяне, а целым оркестром, много скрипок. И дирижер. В белом фраке, похожий на Янсонса. И танцевала она не в клубе шахтоуправления, а в переполненном нарядной публикой зале, залитом светом хрустальных люстр, видела себя и Красновидова отраженными в зеркале паркета. Ее уносило в неизведанный еще сказочный мир.

Танцуя, увидела на стене план-карту рудника, прочла золотые буквы непонятного слова: ДЖЕТЫГАРА. Что это? Тоже из сказки? Где ж, как не в сказке, может сложиться такое слово? Город золота. И Вечного вальса. И рядом он. Держит ее за талию. Жарко ей от его руки. Вот отчего так голова кружится.

«Я люблю вас, Ксюша. Вы меня слышите?»

«Слышу. И отвечаю вам тем же: люблю… Слышите?» Он молчит. Он очень строгий. И стесняется своего возраста. Я никого еще не любила. Это хорошо или плохо? Мне тоже надо стесняться возраста?»

«Я люблю вас, Ксюша».

«А я позабыла все слова, дорогой человек, подскажите их мне».

«Никакие другие слова не имеют сейчас значения».

Они молча кружились. В молчаливом одиночестве. Их было только двое: он и она.

Агаев Ага-али подошел к Герасимову, шепнул что-то на ухо. Вальс оборвался. И оборвалась сказка. И не стало блаженства. Герасимов играл лезгинку. Агаев, вскинув локти до уровня плеч, семеня на пальчиках, подскочил к Шинкаревой, взвизгнул:

— Шинкарь, пошли!

Завертелся волчком.

И образовался круг. Среди других и аксакал стоял уже в кругу, прихлопывал в ладоши: асса! Чечен, который глотал шампур, обхватив за талию, тащил на танец Алиташову: асса! Красновидов стоял в стороне. К нему подошел тот, что сидел за столом напротив, сверлил его глазами, высокий, лет двадцати восьми, сложен атлетом, русоволосый. Волевой подбородок, открытый взгляд. На веснушчатом лице улыбка, и смущение, и решимость. Все вместе.

— Приветствую вас в Джетыгаре, — сказал он и протянул крепкую с широкой ладонью руку. — Позвольте, однако, представиться. Изюмов. Роман.

— Здравствуйте, — сказал Красновидов и тоже протянул руку.

— Не знаю, как начать, но не могу упустить случая. Я актер.

— Какими судьбами в Джетыгаре? — поинтересовался Красновидов.

— Сложными. Вы можете меня выслушать?

— Конечно.

— Отойдемте в сторонку.

Они встали у стены под планом-картой прииска, закурили.

— Перед вами ординарный искатель счастливой звезды.

Изюмов был под властью выпитого, говорил, подыскивая слова, пытался скрыть волнение.

— Окончил ГИТИС. Первый послевоенный выпуск. Два семестра занимался по мастерству у Лежнева. Театром болен неизлечимо. Громко сказано? Не надо благ, высокого оклада, благоустроенного гнезда. Извините, однако, за такое предисловие…

— Пожалуйста, я никуда не тороплюсь.

— Волнуюсь. В двух словах… Понимаете, хотелось работать, искать. Но искать пришлось работу. А ее не было. Настоящей, трудной. Куда ни ткнусь — одно и то же: ремесленничество, в две недели спектакль. Вчера на репетиции ходил по сцене с тетрадкой, а сегодня уже премьера. Шесть лет бродил, как Несчастливцев, из города в город. Шесть лет долой безвозвратно. В послужном списке ведущие роли. Играл я их плохо, был предоставлен самому себе. После каждой премьеры — пустота. Режиссура случайная, актеры случайные. Труппа нигде больше двух сезонов не удерживается. Или мне так не везло? Гонялся за мечтой, но…

— Вы счастливый человек, — сказал Красновидов, — что может быть прекрасней погони за мечтой.

— Однако не нашел.

Понурился Изюмов, чувствуя, что не тронула Красновидова его исповедь. Взял себя в руки, голос стал тверже.

— Последним пунктом оказался Кустанай. Полтора сезона отскрипел, все, больше не выдержал. После каждой роли замечал, что истощаюсь и дисквалифицируюсь.

Он прикурил от своей папиросы.

— Ушел вообще… Производить материальные ценности. В Джетыгаре нехватка в рабочей силе. Встретился с одним: едем, говорит. Работа трудная, говорит, кварцевая пыль, зато почетно. И вот… Тружусь. Тут вы приезжаете. Появилась надежда: а вдруг?