Борис Попов - Без четвертой стены

Борисоглебский подсел к Лежневу, спросил:

— Теперь не шикнете на меня?

Лежнев выключил лампочку на столе. Он был угрюм, раздражен. Повернулся к завлиту.

— Теперь не шикну, Федор Илларионович. Что скажете?

— Укокошили вы меня. Всего ожидал, только не такого.

— Какого? — насторожился, отвлекаясь от дум, Лежнев.

— Сслов не нахожу. Я до этого спектакля Островского не знал! Вот что я скажу. Х-ха! Адовый прогон!.. Рррайский, а не адовый! Сто очков.

— Ну, ну, не пересаливайте, — приостановил его Лежнев, но Борисоглебский загудел на весь зал:

— Прраздник души моей! Я увидел сегодня страсти человеческие, рразум, растворенный во плоти, оживший дух гениального Александра Николаевича. И где? В краю берложьем, в таежной дреме! Да чуете ли вы, какой запал готовите!

Валдаев сидел в одиночестве, задумавшись. Спустился в зал помреж.

— Егор Егорович, позвольте артистам присутствовать?

— Зовите, — буркнул Лежнев.

Вошел Уфиркин, остальные следом. Борисоглебский поднялся и сделал шаг навстречу Павлу Савельевичу.

— Маэстро, — тепло и душевно произнес Федор Илларионович, — покорен, клянусь. Низкий поклон скромного литератора чародею и волшебнику. Цены вам нет, правда истинная. Позвольте мне по-сибирски, — и он облобызал старика, бережно прижав к груди. — Сцена ухода в долговую яму — предел! Тррагик. Застряло в горле — не проглотить.

Лежнев хлопнул в ладоши.

Стихло.

Он полистал свои записки, надел очки, хотел что-то зачитать, потом отложил листки в сторону, сбросил очки, оглядел всех пристальным, строгим взглядом. Лицо усталое, и весь он был измучен, опустошен. Заговорил медленно, прерывисто:

— Похвала Борисоглебского лестна. Я восторги его не разделяю.

Задумался, взял из пачки папиросу, вспомнил запрет: «В зрительном зале не курить», отложил папиросу, сунул руки в карманы.

— Есть замечания. Их могло быть меньше. Угрожающая разница между сценами, между актами: явные удачи и явные провалы. Занимались отсебятиной. Отсебятина загромождала дорогу, останавливала движение. Павлу Савельевичу пришлось тащить свой воз по бездорожью. Но, спасибо ему, дотащил с завидным мастерством. Студийцы… Могу сказать одно: молодцы! Сыро, но живо. Вас оглушает еще радость сознания, что вы наравне с мастерами — создатели профессионального спектакля. Приятное сознание, не спорю. Важно другое: вы не бросились со страху врассыпную. Манюрина Липочку играть может. Шла от сцены к сцене точно по курсу. Для первого раза победа. Только не говорите, Манюрина, «слушаюсь». Такие окончания произносятся без мягкого знака. Бездорожье всем исполнителям создала Ангелина Потаповна. Лина! В чем дело?

Ангелина Потаповна, разобиженная, отвернулась от Лежнева. Сдерживала себя. Нервически дрожали губы, вцепилась пальцами в подлокотники кресла. Остынь, остынь, командовала себе, Лежнев сейчас на меня набросится; только попробуй… Только попробуй наброситься, хрыч плешивый, я тебе подстрою.

Перед началом прогона Павел Савельевич Уфиркин зашел к ней в уборную и, желая подбодрить и предостеречь, сказал:

— Ты, Лина, того… Держись, не скользи. Роль — пуля. Оправдай, душка, доверие Егора.

— А зачем вы мне это говорите? — насторожилась Ангелина Потаповна.

Уфиркин будто не слышал вопрос.

— Доверие режиссера — хорошая штука. Полету прибавляет. Олег-то Красновидов при распределении усомнился: не сыграет, сказал, Ангелина Устинью. Помнишь? А? Егор: нет, говорит, сыграет, да еще как! Так что оправдай, не соскользни. В суть, в суть иди. Образ у тебя наклевывается, поверь старику.

Да, она все помнила. Неверие Красновидова ужалило ее. И тогда и в этот раз. Свой — свою? Муж — враг? Изверился? Значит, и здесь, в Крутогорске, опять полурольки, эпизодики? Негодование поднималось на Красновидова. Все ей стало сразу ненавистным, чужим, не ее. Красновидова-Томская никогда не задумывалась над тем, что в театре положение завоевывается только трудом и отвагой. Есть Олег — и есть положение. И вот на тебе, пожалуйста! Проклятый Крутогорск! А если она провалит роль? Тогда что? Во вспомогательный состав? Служба в общем строю? Ксюшкины обеды, скитания по таежным поселкам на тракторах и вездеходах? Загубленная карьера, тоска, пустота и унижение? Нет, Красновидов, это не в ее планах.

Лежнев предугадывал: Линка может взорваться. Она сама видит, что срыв в роли целиком ложится на нее. Хотя к концу спектакля и выровнялась. Начнет сейчас оправдываться, сваливать на других, спорить. И только ведь с одной целью, чтоб потом в кулуарах не перемывали ей кости: мол, Красновидова, жена худрука, бездарна, режиссер, мол, с нею столько возился. Ах, Линка, Линка, ничего ты не постигла.

И он сказал:

— Вы зря, Ангелина Потаповна, расстраиваетесь. Могло, конечно, все полететь к чертям. Могло. Но не полетело. Вы рассеклись пополам, но нашли в себе мужество собраться. Если спортсмен на дистанции упал, проиграл то времени, но потом выложился, нагнал упущенное и к финишу прибежал первым — победа за ним сохраняется. Это относится и к вам. Опыт, цепкость, сноровка — не последние качества дарования. Вы их сегодня наглядно обнаружили.

— Целиком поддерживаю, — бросил реплику Борисоглебский.

Но Ангелина знала Лежнева: «Ух, хитрая лиса, мягко стелет… Воображаю, что он потом наплетет Олегу».

Она выслушала, отвернувшись, не отреагировав никак.

«Тебе же хуже, — подумал Лежнев. — Будешь упираться, себе навредишь. Я ведь не досказал: опыт, цепкость и сноровка да-алеко еще не дарование».

— Репетиция окончена, — объявил он, — спасибо всем. Завтра вы обживаете костюмы. В костюмах пребывайте весь день, походите по сцене, примерьтесь. В четверг прогон всего спектакля.

У гостиницы, выйдя неожиданно из темноты, Ангелину Потаповну остановил Томский:

— Ли-инка!

И заключил свою бывшую супругу в объятия. С неизменным бантиком, чуть подвыпивший, с пыльником через плечо, Томский был приподнято возбужден.

— Не рада? Я же такого крюка дал, чтоб с тобой повидаться. Ты похорошела. В глазах молнии. С репетиции? Какую рольку, кого изображаешь?

— Откуда ты? — спросила она.

Молнии в глазах остались еще после репетиции и обсуждения, настроение было неважное.

— Сейчас из Омска. Пролетом. Гастроли, Линка. Успех, значит, аншлаги, красная строка. Отличная подобралась бригада. И заработал, и насладился. Сорок норм в месяц, представляешь? И вот решил, значит, дай проведаю. Оставил группу и, как бедный Чацкий, к твоим ногам. Прогонишь?

— Я-а-а… — начала было Ангелина Потаповна, но Томский не дал ей сказать:

— Понимаю, Красновидов прогонит? Его право… Вид у тебя уставший. Трудитесь, академики? Молодцы. Преклоняюсь, но не завидую.