Борис Попов - Без четвертой стены

Валдаев сел, поджав под кровать ноги.

Борисоглебский, чуть поскрипывая искусственными суставами, заходил от двери к окну и обратно.

— Ррассказывай, коллега, я весь внимание.

И только Виктор Иванович попытался раскрыть рот, как Федор Илларионович прервал его:

— Ты сслышал, что у нас тут творится? Следишь ли за событиями? Театр должен быть в курсе всех новостей. Это же страху подобно, что происходит. Ссслыхал?

Валдаев хотел ответить, но снова, оглушенный рокотом, замолк.

— Березово! Что ты знал об этой дыре? Что Меншикова Петр-царь ссылал туда за казнокрадство? Да черт бы взял его! Летосчисление Березова началось двадцать первого сентября одна тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. Новая эрра! Выброс на пятьдесят метров ввысь. Фонтан! Семьдесят пять атмосфер с двухкилометровой глубины! Выплюнул, брат, стальные трубы, летели они в небеса, как макароны, — страх господний. Я был там одним из первых, вот на этих алюминиевых конструкциях.

Он похлопал себя по ногам.

— Зимой шагал по наледи и целовал, обнимал своих апостолов-буровиков: Яковлева, Мельникова, Янсуфина. Вот о ком пьесы писать, кого сславить. Бурровая Р-1 — кррассавица, зимой как сахарная голова стояла, бедная, непоколебимо и выдавала. Сначала воду, а потом… Потом миллионы кубов газа. Миллионы! Теперь дает миллиарды — вот что такое Березово! Океан газа. Съезди туда, Витя, потрудись, осчастливь себя и пойми, каким быть должен театр на нашей земле. Усмотришь будущее — окрылишь людей. А крылья им нужны. Жжуть, как им трудно! По горло в болотах, мерзнут в палатках, таскают на себе тяжести такие, что лошадь не сдвинет. Гиганты, сверхсильные люди! Духу им придать необходимо. Вкалывать они вкалывают, но душу им уберечь, волю их укрепить — наша святая обязанность. А то перекос получится, духовная хромота, а это нам партия, народ не простят, анафема нас побери.

Подошел к оглушенному Валдаеву и ткнулся руками в его плечи.

— Вот мы и познакомились. Ты уж извини таежника, мне, как той березовской Р-1, надо было отфонтанировать, выплеснуть наружу свои атмосферы. Ум помрачается, когда воображаю, какое у нас под ногами золото. А мы порой ерундой занимаемся, телефон не соединяет, люди без крова. Досок нет, а живем в тайге. Напилить, видишь ли, не соберутся, элементарно обустроиться не могут. На тракторах мусор возим, а буровые вышки парни на горбе носят. Извини, завалил тебя словами. Теперь давай о наших делах.

Борисоглебский перестал бурлить, затих, и глаза его, кажется, впервые моргнули.

— Мне бы хотелось…

Но Валдаеву пришлось умолкнуть, потому что того снова прорвало:

— Здесь люди, Витя, все одержимые, само это слово уже стало обиходным, заражены током в тыщу вольт. И театр должен на тыщу вольт. Ты одержим, Витя?

— Я? — помялся Виктор Иванович. — Я сейчас Сальери. Моя планида — точная механика: расчет, учет, прогнозирование. Вот участок заведующего труппой. Ну и, конечно, хорошая дружина, единомыслящая, боевая.

Борисоглебский круто повернулся к нему, спросил лукаво:

— Красновидов… Ты его хорошо знаешь?

— Достаточно.

— Одержим?

— Сверх меры.

— Молод?

— Сорок.

— Чего ж это он взял да и уехал, когда здесь дел куча?

— На то была воля горкома партии.

— Буров?

— Бюро.

— Сдаюсь.

Зазвонил телефон. Федор Илларионович дотянулся до аппарата, поставил его себе на колени.

— Кто?! Кузьмич? Ну-у, ты, брат, легок на помине. Познакомился. Нет, до Рогова не дозвонился. Валдаев? Душа-а, золото. Да от меня поначалу все шарахаются. Зашел бы, обнял медведя, ты меня без ног-то еще и не видал, не сстыдно?.. Жду. Положил трубку.

— К нам Буров нагррянет. Ррайон у него фронтовой. Атака на нефть. Буррят, сверрлят, дуршлаг навертели, а сскважины дохлые. Директивы директивами, а природа, брат, по-своему все поворрачивает. Ладно, давай пока о деле. Ты мне скажи, что от меня конкретно требуется, я ведь с театром близко не соприкасался, пока освоюсь да разойдусь, меня натаскивать придется.

Виктор Иванович вынул из портфеля несколько пьес и вручил их Борисоглебскому. Тот воззрился на них своими дьявольскими глазами.

— Пока что, — спокойно сказал Валдаев, раскуривая трубку, — я попрошу вас прочитать эти пьесы и дать им оценку.

Борисоглебский подбросил пьесы на руке.

— Тут два кило, х-ха! А ты их сам-то читал?

— Имел удовольствие, — мягко ответил тот.

— И как?

— Об этом поговорим, когда вы их тоже прочтете.

Борисоглебский бросил пьесы на стол, сказал:

— Исполню.

— Затем, — продолжал Валдаев, — я познакомлю вас с проектом репертуарного плана на ближайшие два сезона. Скоро вернется Красновидов, и тогда мы этот план утвердим и отправим на визу в Управление.

Федор Илларионович запустил пятерню в волосы, потеребил их и загремел:

— Тррещи, Крутогорск! Ширре доррогу брратьям артистам!

Снизил звук, ужалил Валдаева взглядом.

— Молодец ты, брат, все у тебя по порядку. С тобой не прропаду.

В дверях стоял Буров. Федор Илларионович грузно приподнялся с постели, широко размахнул руки.

— Кузьмич, рродной мой!

И они по-братски обнялись.

— Ну-у, вложил ты мне порроху в душу, соссватал, прошу покорно. Либо пррокляну, либо богу на тебя молиться буду.

Сергей Кузьмич поздоровался с Валдаевым, кивнул на Борисоглебского:

— Экий богатырь святорусский, обхватил лапищами, аж кости хрустнули. — И к Борисоглебскому: — Поправился ты, Федор, сидючи в своей тюменской берлоге-то. Как добрался?

— Вертолетом. Ужассу подобно, думал — ррухнет на болото. Тррясется, дррожит, свисстит. Жжуть!

Буров засмеялся.

— Вертолет бригаду монтажников поднимает, а ты ее один перевесил.

— Ничего, — рокотал Борисоглебский. — Кряхтя долетели, помолясь, приземлились.

Он полез в баул, достал бутылку коньяку.

— Со свиданьицем, Кузьмич! Ссадись и ты, масстер, — обнял Валдаева, — за мою новую должность. «Завлит»! Ха! Я ее расшифровываю: «Завидуйте, литераторы».

Валдаев вежливо отклонил приглашение к столу, сославшись на неотложные дела, и удалился.

— Ччеррт с ним, — махнул рукой Борисоглебский, — сстоличники, они все такие.

— Зачем же ты так? — урезонил его Буров. — И меня в неловкое положение поставил.

— Чем? — не понял тот. — Что без церемоний-то?

— Люди не на один манер. Можно уязвить и не желаючи.

— Тю-тю-тюю! Покрровительсствуешь?

— Да. Театр теперь мое второе увлечение.

— А первое?

— Нефть и газ, естественно.

— Вот за это и выпьем! Мне твои увлечения куда как по сердцу. А Валдаев, Кузьмич, на меня отличное впечатление произвел, честью клянусь.

Вечером Борисоглебский пришагал в кинотеатр «Сибирь» на репетицию «Своих людей». Валдаев представил его Лежневу. Студийцы приветствовали завлита стоя.