Виктор Ревунов - Не одна во поле дороженька

В этом, может, и мысль, что ближе ничего быть не может, все только так, до этой черты, до невысказанного ее признания.

Балмасов, наклонясь над столом, приблизил свое лицо к Алексею, нагло и насмешливо глядя в глаза его.

— Откуда ты здесь? — чужим вдруг голосом сказал Алексей. — По какой совести прописан у нас? Где ты эту совесть подобрал, в какой яме? У нас таких не было. Я не знаю тебя.

Алексей встал и вышел из чайной. Официантка Катя нагнала его на улице.

— Алексей Иваныч, шапку забыли. Что это вы — и не пьяны?

Белый передник, белая наколка в смородиново-черных волосах бьется на ветру со снежинками.

— На невесту ты похожа, — сказал он и посмотрел с грустью и ласково.

Зима установилась солнечная и морозная, с сине-стынущими тенями по снегам. Курилась поземка над сугробами, слоисто подмытыми ветрами. Режуще-тонко свистело по ночам в застрехах изб и в стогах, раздувая сухую и пахучую теплынь сена.

А по утрам от зари розово зажигались на стеклах изморозные узоры.

Из часов и дней плела жизнь свой неповторимый узор.

Чего-то все ждал Алексей, хотя, как и прежде, шла жизнь в его доме, ничего будто не изменилось. Утром уходили на работу, к вечеру возвращались: Поля — пораньше, перед сумерками, а Алексей приходил, когда светились в окнах огни.

И так каждый день. И только в воскресенье вставали поздно, пили с поджаристыми пышками чай и, если была погода, катались с берега на лыжах. Накатаются, намерзнутся, придут домой, и нет ничего вкуснее ржаного хлеба с солью. Едят, смеются.

Как-то вдруг — это уже в начале марта было — пошли на лыжах после обеда, часа в четыре. Было, как говорят, морозяно. Не морозно, а морозяно, что относится к весне, когда воздух свеж и чист, а снег сухо хрустит, особенно по ночам.

В этом слове чувствуешь звон и блеск серебра смерзшейся капели; еще чуть-чуть тепла, и тронется от реки талый запах ив, позеленеет лед в прорубях от заярчевшего в его толще света.

Выехали за деревню. Поля впереди — в куртке и в белой шапочке.

— Ветрено, — сказал Алексей. — На всякий случай пальто тебе возьму.

Вернулся домой. Перекинул пальто через плечо. Что-то выпало из кармана. Авторучка. Положил ее на стол. Может, еще что в кармане есть, не потерять бы. Записную книжку достал и какую-то бумажку. Развернул…

Письмо!

Чужих писем в семьях нет, и он прочитал его.

«Дорогой Павел Андреевич! Еще не знаю, решусь ли послать вам это письмо. Решусь ли? Если б за этим словом была только моя судьба!

Вас с Алешей связывает святая, мужская, фронтовая дружба. Не могу разрушить ее.

Что делать? Все мы честны друг перед другом, жизнь наша сплетена дружбой, а все рвется из-за того, что я увидела вас тогда на море и помню до сих пор…»

На этом письмо обрывалось, не дописала его, видно, хотела дописать после или что-то решила вдруг.

Алексей положил письмо в карман. Перекинул пальто через плечо. — Шагнул — и как в другую жизнь.

Как и всюду, горит в окошках Громшиных свет, и никто не знает, что происходит за этими светлыми окнами.

«Как мне жить дальше? Что делать?» — думал Алексей.

Был бы выход. Но где он? Где?.. А может, ничего не поделаешь, раз это сама жизнь, в которой с бурями в каждом из нас летят, летят те огненные журавли?

Давно отцвели ивы с тонко и сладко пахнущими сережками. Прилетели соловьи в родные уремы — приречные чащины орешников, лозняков и черемух, но еще не пели — отдыхали после долгого-долгого пути.

И наступил решающий в этой истории день.

Утром Поля уехала в Вязьму — купить себе платье.

— Хочу быть красивой-красивой!

Но дело было не в платье, с платьем можно было и повременить: она мечтала о подарке ко дню рождения Алеши, что-нибудь такое необычное хотела ему подарить.

Поля приехала в Вязьму часов в двенадцать. День был теплый, хоть и без солнца. Запах автобусов на площади напомнил о Москве.

«Как все забылось, словно и не жила там», — подумала Поля.

— Полина Сергевна, — тихо окликнули ее.

Она обернулась.

— Павел Андреич!

— Я глазам своим не поверил, — сказал Жизлин.

А у глаз — тени, и улыбка была слабой: улыбался, словно в счастливом сне.

— Где Алексей?

— Дома он. А вы где были?

— По старым местам ездил.

Они стояли у дощатого забора, за которым рычал бульдозер: разгребал развалины — в мшистой прозелени битые кирпичи.

— Не возражаете, если мы посидим где-нибудь? — сказал Жизлин.

— Хорошо.

Зашли в ресторан и сели у окна.

— Так где же вы были? — спросила Поля.

— Меня давно туда тянуло — на нашу военную переправу. Не дает мне она покоя. Вы непременно передайте Алеше, что я там увидел. Это так просто и потрясающе!

Принесли вина. Жизлин поднял бокал с застывшими пузырьками воздуха.

— За вашу любовь, Полина Сергевна, за Алешу.

— За вашу удачу, — сказала она и улыбнулась.

— Вы знаете, что я там увидел, на переправе? Бессмертники! Дорога заросла бессмертниками. Военная дорога, и на ней бессмертники. Я видел дороги, заросшие и багульником, и вереском, и полынью, и лебедой. Но здесь росли цветы бессмертия. Так и скажите Алеше! Нет, я передам ему один этюд. Угадает ли?

«Что угадает? Я ничего не понимаю и не хочу понимать, мне так хорошо, что я слышу этот голос, что мы здесь». — И она улыбалась и ждала, когда глаза их встретятся и он произнесет это разжигающее слово «бессмертники».

— Да, да! — горячо повторил Жизлин. — Бессмертники. — И на какое-то мгновение тишина заворожила их, и шум в зале, как в морской раковине, показался далеким-далеким, похожим на воспоминание…

1961 г.

Впервые в жизни Дмитрий Козырев так сильно влюбился.

Они работали вместе в клинике. Он — давно, а она, Рина, только окончила курсы медсестер. Как-то вечером они впервые столкнулись в раздевалке. От неожиданности она вздрогнула. Так ему показалось.

И уже не мог не думать о ней.

На работу шел в радостном ожидании встречи с ней, все равно где — в раздевалке ли, на лестнице. Особенно бывал счастлив на конференциях. Садился где-нибудь неподалеку и не сводил с нее глаз. У нее были узкие плечи и тонкая, в матово-белой свежести, шея, по которой змеились длинные шелковистые волосы.

Все ему нравилось в ней, даже как она сидела, прямо и спокойно, положив на сумочку руки. В мочках ушей рубины сережек. Темные волосы и эти рубины — мгла и огонь.

И всему причиной — его величество случай!.. В воскресный день он ехал в машине, а она шла по тротуару в красной, похожей на цветок шапочке, в сером коротком пальто, ноги длинные, стройные, в туфельках со стрелками каблучков.

Поравнявшись с ней, остановил машину, распахнул дверцу.

Она села, в машине было тепло, но через стекло все-таки чуть-чуть пробивался воздух, и в тепле она почувствовала запах талого снега. Скоро весна! Хорошо, что скоро весна с черемухами и сиренью и новыми, как ручьи, сверкающими надеждами.