Виктор Ревунов - Не одна во поле дороженька

Я не обратил внимания на ее слова. Но помню, как она замолчала, словно забылась на минуту. Потом узнал, что было скрыто за этим молчанием… Сколько тайн в жизни, и они рядом с нами, но мы не знаем о них до поры, до какой-то минуты…

— Костя говорил мне про вас. Вы его лучший друг. А как вы узнали меня? — спросила она.

— Я как будто видел вас. Нет, не на самом деле, а такой представлял. Даже на самой шумной и людной улице я нашел бы вас.

Она засмеялась.

— Почти то же самое сказал тот молодой человек, который любезно подвез меня.

— Видимо, к концу года все слова были израсходованы, остались только эти. Но после полуночи выдадут новенькие, — пошутил я.

Мы заслышали удары курантов, радостные крики за окнами — и побежали.

— Стойте, — сказала Таина. — Все равно мы опаздываем.

Она сорвала с дерева сосульку и разломила ее.

— Вот наши бокалы. В них шампанское.

Мы подняли сосульки, они были зелено-голубые, чокнулись и стали пить талую, с морозцем, влагу.

— Так, пожалуй, еще никто не встречал Новый год.

— Это и хорошо, — сказала Таина. — А где же ваши новорожденные слова? Их разберут, смотрите опоздаете!

Я близко видел ее глаза. В них теплилась подтененная синева, затихла, ждала на морозном ветру.

— Я просто влюбился в вас, — сказал я.

Она дотронулась до моей руки.

— А теперь нам спешить некуда.

Часа в два ночи мы вышли с Костей на кухню покурить.

— Ты ей понравился, — сказал он. — Она это Ольге сказала. Но что еще за молодой человек в машине? Ты видел его?

— Она о нем говорила?

— Да. Не умеем, друг ты мой, погордиться перед девушкой хотя бы. А погордиться есть чем. Через все прошли. Помнишь, как Днепр переплывали? Вода вздымалась от бомб. Помнишь? На берег выползли, а в поле горящие люди бегут.

Вошли Ольга с Таиной приготовить чай.

Глаза Таины с синевой, такой яркой, что сияние было вокруг глаз.

«Неужели я буду встречаться с ней?» Я не верил, что это может быть.

— О чем тут секретничаете? — спросила она.

— Так, вспоминаем, — ответил Костя. — Как мы с ним в разведке были. Видим, машина стоит. Два офицера купаются. Мы их, голеньких, взяли…

Ольга понесла к столу большой, с лазоревыми цветами чайник, а Таина — торт.

— Идемте чай пить!

— Даже не дослушали, — проговорил Костя. — Пусть они чай пьют, а мы — вино. К чертям чай! — крикнул он.

Я слышал, как Ольга сказала Таине:

— Он всегда злой, когда выпьет.

Костя вошел в комнату.

— Нет, мне обидно, когда какой-нибудь юнец в метро сидит, вытянув ноги, а рядом старая мать стоит.

— Вот он такой горячий, — сказала про мужа Ольга. — Раз в метро швырнул какого-то хама. Повели нас в милицию. «Это сволочь!» — кричал тот на Костю. И я не вытерпела. У Кости столько ран.

— Мы с Федором за месяц до взятия Кишинева там были в разведке, ходили по базару, давили в руках орехи и смотрели. Нам надо было смотреть. Тут нас взять попытался патруль. Представляете — комендатура. Мы бросились за возы с бочками и скрылись. Искали нас весь день. А мы стояли под сортирной дырой по глотку в червях…

Вот как нам доставались эти огоньки на елке, эта ночь, тишина на улице, по которой я хожу на работу, и надо уважать… Выпьем за наших ребят!

Тогда-то и разговорились, заспорили.

— Есть ничтожества и среди нашего поколения, — сказала Ольга.

— Я говорю об уважении человека к себе и гордости, что ты человек. Без этого хамство начинается, — разгорячился Костя. — Ненавижу искривленную тварь любого возраста, с чином и без чина… Я был, не помню, на какой-то иностранной выставке. Живопись. Была там такая картина — женский живот и огромные глаза на нем. И некоторые восхищались, спорили, защищали: тут мысль, символ, новое искусство! Какая же мысль, что женщина глядит на мир животом, тут и ее глаза, и любовь, и мечты, и все ее радости тут. Стоят перед этим уродством спиною к нашей милой березке среди великой земли. А земля эта кормит нас, молоком поит: вот я какая, родимая тебе! А где поклон? Поклон потеряли. Прежде русский человек, когда возвращался после долгих странствий или с битвы, берег земли своей целовал. А теперь идет герой в какой-нибудь кинокартине, подходит к селу и сразу на скотный двор глядит: эко диво! Такое же уродство — живот, а не душа. Рожь под синим небом с облаками — это я понимаю. Понимаю глаза, в которых словно бы сама жизнь мерцает. Глянешь в эти глаза — вдруг и скажешь: «Я просто влюбился в вас».

— Мои слова: «Я просто влюбился в вас». Я их Таине сказал.

— Ольга, ты выдала меня?.. Простите, — сказала мне Таина. — Я от радости, мне так радостно было от ваших слов.

Свет блескуче потек перед моими глазами.

— А я просто хотела чуть-чуть прибавить вам счастья. Похоже, мне удалось, — сказала Ольга. У нее было румяное лицо, темные глаза и гладкие черные волосы, свитые в косу.

— А мы пьяны, ей-богу! — вдруг весело удивился Костя.

Я сидел напротив Таины.

«Я встретил. Я столько лет ждал тебя. Я знал, что ты есть, и ждал. Не найдешь, нигде не найдешь еще такие глаза».

Она опустила их и снова посмотрела на меня.

«Но я рядом. Зачем искать?» — как бы сказала она.

«А если вдруг потеряю?»

Она потянулась ко мне с бокалом, на дне которого горел кусок золотого огня.

Я проснулся и почувствовал, что ее нет. Ушла. Значит, не хотела, чтоб я провожал ее.

— Она просила позвонить, — сказала Ольга, убиравшая со стола посуду и рюмки.

Голос в трубке был чистый, совсем юный.

— Если у тебя есть время и желание, приходи на Калужскую к метро.

— Когда? — спросил я.

— Сейчас.

День был солнечный, со свежим снегом, который на площади сгребала красными клешнями машина. Ярко расцветали в морозном воздухе шапочки девушек. Стояли у ограды ребята с коньками, без шапок — это был особый шик молодости. Они счастливо встречали своих подружек.

Наша молодость была не такой. Вот через эту площадь ночью мы отправлялись на фронт. А наши девушки, в платках и в ватниках, рыли окопы и противотанковые рвы, попадали в окружения, партизанили и отступали с армией, гибли на железной от морозов земле, нежные и красивые, — наши невесты. А мы все ждем и ждем, уже седые. И не потому ли, что не дождались, мы порой идем одни мимо новой юности, которая вдруг так дьявольски смело глянет на тебя из-под пушистых ресниц, что вздрогнешь…

Но вот я вижу ее, идет и улыбается мне. Она не ходила в ушанке и в ватнике, ждала меня далеко за войной, неизвестная пришла вчера. Как не увели ее с ее тропки? Меня искали, а я ее искал. Вот и скрестились судьбы. Какое счастье найти друг друга… Так я думал, так все мы думаем, забыв про неизвестность, которая, бывает, приходит со своим ключом и горю открывает дверь в твоем доме.