Виктор Ревунов - Не одна во поле дороженька

Я жал ее руку. А на нас глядела женщина из газетного киоска.

— Я счастливее всех тут, на площади, раз ты пришла ко мне.

Пошли вниз, к парку. Таина показала на свой черный лакированный чемоданчик.

— Знаешь, что тут? Коньки. Я только чуть покатаюсь. А потом пойдем — и будем ходить весь день.

В парке я стоял у решетчатой невысокой ограды, за которой на льду кружились фигуристы.

Вдруг что-то красное вспыхнуло на льду, понеслось прямо на меня. Это она в малиновом костюме, в короткой, до бедер, юбочке.

Заиграли вальс, и Таина закружилась под его звуки. Движения ее были плавны, красивы. Она смотрела на меня, и ее взгляд, и ее движения, то медленные, то быстрые, в которых словно бы пела музыка, и звуки становились еще прекраснее. Все было так чудесно: и ясный от неба лед, и черные ивы у пруда, над которыми плыл с облаками простор, и она, тоненькая, вившаяся на льду девушка, сотворила чудесное из того, чем все мы живем, что окружает нас. Она раскинула руки и стала похожа на красную летящую птицу. Она и улетела, пропала где-то.

Я ждал, когда она снова выйдет на лед, и не заметил, как она подошла ко мне, уже одетая. Неужели она была красной птицей? Она, и я это знал, даже она не знала, что в ней жила красная птица.

— Спасибо тебе, — сказал я. — Думаю, на всей земле сейчас только мне выпали такие минуты.

— И мне было хорошо. Ты смотрел на меня. Ты, который видел совсем другую жизнь. Я все время думаю, как было жутко, когда ты ходил рядом со смертью. За твоей спиной целое поле жизни, и это все в тебе, в твоей памяти, в сердце. Ты богаче, красивее и сильнее для меня, чем для тех, кто про тебя не знает, а я знаю. Для всех ты просто человек, а для меня — юноша в шинели из далеких военных лет. Тебе все дороже, чем для других, даже вода, которую пьем, потому что ты знаешь, что такое жажда. Тебе дороже, чем другим, девушка, потому что там, в войне, она была для тебя далекой мечтой, и потому ты особенно счастлив, когда она рядом с тобой… Я понравилась тебе на коньках? — спросила она.

— Ты была похожа на красную птицу.

— Я хотела стать твоей мечтой.

В Нескучном мы остановились у обрыва. Смеркалось. За Москвой-рекой багровое поле заката, перед которым чернели дома, похожие на плывущие корабли с золотыми, голубыми, зелеными огнями.

Таина подошла к самому краю обрыва.

— Я хочу, чтобы чуть-чуть было страшно. Я даже люблю страшные сны — за радость, которая наступает после, когда проснешься. Ты это испытал на войне: страх, а потом радость. Человек устал бы от радости, если бы не было тревог и страха. Ты счастлив, потому что знал страх. Но есть люди, которые почти каждый день испытывают страх и радость. Летчики. Когда он идет на свидание, и девушка встречает его, она вся в радости, в глазах его крапинки синего неба, в котором он только что летал.

Под обрывом сумрачно белел снег.

— Радость — от человека, а не от страха, — сказал я. — Я гляжу в твои глаза, и мне радостно.

— И мне!.. Мне было так радостно, когда ты сказал: «Я просто влюбился в вас». И я люблю тебя, но не просто… нет, нет, — повторила она и поправила мой шарф. Ее лицо с морозной свежестью приблизилось ко мне, и в глазах ее была горячая на ветру нежность.

После она сказала, что хотела, чтоб я поцеловал ее.

— Я вдруг подумала, что не совсем нравлюсь тебе, раз ты не хочешь поцеловать меня.

Золотые дни. Яркое солнце, от которого начинал таять снег. Из-за заборов текло — тонко сверкали жилки воды.

— Становится жарко, — сказала Таина, снимая свою шубку с нагретым запахом духов.

Я помогаю ей снять туфли. Она моя жена. Тру пальцы на ее руках.

Жара, а пальцы — как лед.

У нас небольшая комната, которая осталась мне от отца и матери. Их уже нет. Ждали внуков, а я все учился, а потом долго ездил по стране — почти десять лет кочевал с буровыми вышками и снова учился, чтоб стать инженером.

Теперь я работаю в Москве, но рюкзак мой не лежит без дела: такая работа, что надо ездить по буровым, и в тайгу, и в степь.

Я помню, как бурили мы под плотину Волжской ГЭС. Песок, полынь, колючки, хутор Лебяжья поляна, ночевки у буровых возле костров на ветру. Мы мало спали. Бурили и бурили, чтоб успеть к сроку. Теперь там все под водой, стоит плотина электростанции, от которой жальце огня горит в моей лампе на столе.

Даже теперь, когда я женат, моим родителям пришлось бы снова ждать: Таина еще училась.

Родители ее — врачи, жили и работали в районном городке за Вязьмой. Мы ждали лета, чтоб поехать к ним.

Но вот что случилось.

Был конец мая. Вечером мне позвонил Костя:

— Зашел бы ко мне. Не завтра, а сейчас. Так надо.

И я поехал к нему. Он был один.

— Болею, простыл, хрипы в груди. Захрипели мехи, которыми огонь жизни разжигаем. Простыл от сквозняка из форточки. До чего изнежились!

Он сел на диван со смятой подушкой.

— Или война свой итог подводит? Да рановато как будто. А представь: дедами уже могли быть. Женились бы в девятнадцать — сыну или дочери сейчас было бы двадцать. Глядишь, и заулыбался бы внук. А то все в молодых ходим… Как у тебя дела? Вот что, тут дня три назад заходил один человек. Меня дома не было. Была Ольга. Он сказал ей, что в Новый год искал с Таиной наш дом. «Я запомнил адрес, вы знаете ее. Но я не знаю, где она? Мне нужно сказать ей очень важное». Ольга, ей-богу глупая баба, дала ваш телефон. Я говорю: «Зачем всяким хлюстам давать телефон». — «Он совсем не хлюст. А потом, как я могла не дать ему телефон, раз ему нужно сказать что-то важное». Помнишь, Таина говорила о каком-то молодом человеке, который подвез ее. Так это он!

Тут я вспомнил, что вчера было несколько телефонных звонков. Я снимал трубку, но никто не отвечал.

«Если это он, то он хочет, чтоб я не знал. Ему нужна она, он ей что-то хочет сказать».

— Чепуха! — сказал я.

Костя запил водой какой-то порошок.

— Чепуха! Не чепуха, раз не забыл.

— Она теперь моя жена.

— В жизни все случается. А чтоб не случилось, для профилактики пульни-ка его по телефону как следует. Всякое хамство надо на дальних подступах встречать.

— Таина сама скажет.

— Ладно, — сказал Костя, — считай это за бред. У меня тридцать восемь, совсем не сплю. Мне Таина говорила по телефону, что летом вы собираетесь поехать к ее родителям. Там река — это хорошо.

— Поехали вместе, компанией, — предложил я.

— Не отказался бы посидеть возле реки. Устал, работаю и дома. Темпы! Все идет на больших скоростях, дни мелькают, как на карусели. То ли прежде! Сел человек в повозку и едет день, другой, неделю, месяц. Все романы перечитает, все разглядит, даже картошку, которую колесом переехал. А я на самолете три раза пересекал страну и ничего не видел, кроме облаков и зеленых пятен на земле. А в этих пятнах — жизнь, люди, поля, стройки, глаза, которые видели то, что ты не видел, сердца, переполненные трагедиями и счастьем. Как все интересно! Я бы поехал с вами, хоть в речку окунулся бы под какой-нибудь ветлой возле осоки. А над осокой стрекозы звенят. Есть голубые стрекозы и изумрудные. Красота!