Виктор Ревунов - Не одна во поле дороженька

— Где же Таина? — спросил я.

— Где-то под Одессой. Чуть побыла тут и уехала к подруге недели на две, — сказала мне Ольга.

Значит, не ждала меня. А я так спешил к ней!

С Костей мы пошли к реке, затухавшей в зеленых и малиновых сумерках. От воды теплило паром. Грюнили сверчки. Так хорошо вокруг! Как избавиться от черных мыслей? Хочу жить, радоваться, а не могу: душа не дает отрады.

«Она все-таки жестока, — думал я. — Я должен не любить ее за эту жестокость. Жестока, жестока», — повторял я, чтоб убедить себя, что она жестока: так мне казалось, я скорее разлюблю ее. Но я вспомнил, какая она была со мной. «Федя, милый», — как бы шепнул ее голос, и эти слова, далекие теперь, хотелось вернуть. Самое дорогое, да так и отсечь сразу — это ведь жизнь моя, выше жизни, как огонь над свечой.

Все так просто откроется потом. Но сколько сил на раздумья тратим, чтобы в настоящем узнать про то, что еще ждет впереди.

Мы с Костей искупались в теплой, парующей вечерней реке.

— Никаких курортов не надо. Река, воздух, рыбалка, а главное — тишина, — говорил Костя, растираясь полотенцем. — Хожу за водой, колю дрова. Косил! Ты знаешь, какая это красота для нашего брата, который всю жизнь «косит» пером по бумаге! Я теперь каждый год буду приезжать сюда косить. Здесь я хоть отоспался, как-то прояснел, ей-богу, от солнца и лугов — всей этой шири. Это тебе не окошко телевизора с малокровным свечением. Влюблен, Федя, влюблен в жизнь, как никогда, и счастлив. Можешь поглядеть на человека, который счастлив невероятно. Мы с Ольгой дали слово беречь это наше счастье, не омрачать его, потому что, друг ты мой, многое зависит от нас, даже от того, как ты открыл жене дверь — угрюмо или с улыбкой. Мне кажется, что я и работать теперь буду по-другому, с этаким огнем, чтоб счастье свое доказать… А что у тебя, что ты молчишь? Что я мог сказать ему?

— А когда она должна приехать, не говорила? — спросил я про Таину: все время хотел об этом спросить.

Костя сел в траву, надел свои тапочки. Как он спокоен!

— Она с неделю как уехала. Через неделю вернется. Никуда не денется. Порыбалим с тобой. Ее отец завтра приедет, Петр Петрович. Пойдем к омуту, на окуня.

— Я должен сегодня уехать.

— Куда?

— К ней!

Костя поднялся, посмотрел за реку… Седая полынь тумана у дороги.

— Она же сама приедет.

— Ольга знает ее адрес? Адрес мне нужен был. Адрес!

— Мудрость ждет, — проговорил Костя.

— Да, когда остается только это: ждать.

— Почему? Мы иногда слишком спешим. Даже крепкие узлы со временем слабеют, и их легко развязать, а мы ломаем пальцы и зубы, рвем… Пройдешь завтра на зорьке: сердце хоть выкупается, такой воздух. Я вчера пошел, сел с удочками и слышу, как где-то телега бренчит — кто-то едет, и всё будто на одном месте. Вот, думаю, как далеко слышно. Прислушался. А это родник — ручеек от него так бренчал.

Нет, даже счастье друга не помогает! Только она могла сделать меня счастливым. Как это просто! Выйти навстречу ей, вот сейчас выйти. Но это невозможно. Мало наших желаний: неисповедима судьба, которая, бывает, так близко глядит родными глазами и жизнь твою гасит.

Мы вернулись в дом. На столе шумел самовар, стояли чайник с заваркой и чашки.

— Угощу-ка я вас своим вареньем, — сказала Ольга.

Я даже не присел к столу.

— У тебя есть ее адрес? — спросил я Ольгу.

— Чей?

— Таины, — ответил за меня Костя. — Он к ней поехать решил, загорелся.

— Она прислала письмо, но… Зачем тебе ехать? Скоро приедет сама.

Ольга уронила чашку. Костя кинулся подбирать с пола осколки, а Ольга села вдруг, сжала голову.

— Не надо к ней ездить.

— Почему?

— Не знаю, надо ли это говорить? Как лучше? Боюсь, что будет хуже, если я не скажу.

— Всегда лучше сказать правду.

— Я должна предупредить то, что может быть. Тебе лучше не ездить. Она уехала не одна.

— С кем?

— Он был здесь два дня, остановился на той стороне реки с машиной. Это я, дура, дала тогда ему ваш телефон.

Опять он! Он был здесь.

Костя с грохотом бросил в ведро осколки.

— Не надо было мне говорить, — пожалела Ольга.

— Ты должна была сказать мне, когда он был тут. — Лицо Кости побледнело от гнева. — Я бы его завернул вместе с машиной.

— Я боялась, Костя.

— Чего боялась!.. А я и вовсе не знал, разговаривая с ним. Рыбак, думал, какой, так, отдохнуть заехал. Вот и угадай, что у человека за душой. Так нельзя. Это же чужая жизнь, чужое счастье. Что же его рвать… Конечно, Федор, тебе лучше не ездить. Мы тут с ней поговорим. Я ей скажу, как тебе твое счастье досталось.

— Я поеду!

— Не надо. Это тебе ничего не даст. Мы тут поговорим и все уладим. Друзья многое могут сделать.

Костя был прав. Может, тут бы все и уладилось. Но я поехал. Я хотел видеть сам. Я думал, что сразу все и решу, сразу и кончится, как только увижу: душа смирится с правдой.

К ней! Опять к ней. Когда же кончится это? Не кончится, видно, никогда.

На попутной машине я добрался до Брянска и сел там на одесский поезд. Зачем я еду? Может, вернуться, бросить эту погоню за потерянным уже счастьем? Но я только обманывал себя, я знал, что не вернусь: меня тянуло туда.

Одесса! Улицы ее пахнут морем, и степью, и жаром, и молодым вином, даже от стен, как от крабов, пахнет морем, сырой запах его залил погребки, и похоже, что ты в трюме старого корабля, а наверху горячее небо и каштаны — это я помнил: я был тут в сорок четвертом.

Тут я впервые и увидел море: словно голубое небо дышало, и переливалось, и сверкало.

Я шел тогда к морю, среди развалин, по какой-то улице, пустынной, почти безлюдной.

По мостовой, по самой середине, между заржавевших трамвайных рельсов бежала собака.

— Бешеная! — крикнул кто-то.

Прохожие прятались в подъезды и за развалины. Я забрался на стену разбитого дома. Собака бежала с опущенным хвостом, вся в крови. Кто-то выстрелил. Она упала, тяжело поднялась и снова побежала. Еще один выстрел свалил ее, и снова она поднялась, побежала. Свернула в какой-то двор. Мы с молоденьким лейтенантом пошли за ней, чтоб пристрелить. На мостовой следы крови, следы и во дворе.

Она лежала за сараем, на боку, а на животе ее, возле сосков, копошились щенята. Она с печальной мольбою посмотрела на нас. Это она к ним бежала, к своим щенятам. Спасала их от всех бед и вот в тихую пору должна была погибнуть…

Мне кажется, я оказался на той самой улице, теперь веселой и шумной, со звонками трамваев, с каштанами, сквозь которые брызжет на мостовую слепяще-белое солнце.

Таина была за пригородом Одессы, за дачами. Я ехал туда и в трамвае, и в автобусе, шел пешком мимо белых домиков и садов у обрыва с закаменевшими прожилками соли. Внизу гремело море, а вдали, на краю неба, проплывали сиреневые миражи кораблей.