Инга Петкевич - Лесные качели

Она сверлила его вредным настырным взглядом, и он смутился и даже покраснел. Все-таки эти молодые страшно обнаглели.

— Не знаю, не знаю… — в замешательстве пробормотал он. — Я как-то не привык, чтобы меня так яростно осаждали… В наше время было наоборот…

Это заявление далось ему с большим трудом. Почему-то ему казалось, что подобное признание ее очень оскорбит и унизит. Но она только расхохоталась, впрочем довольно нервно.

— Да, времена переменились, — согласилась она. — Но меня лично уже ни капли не колышет, что было и как любили в ваши времена. Впрочем, может быть, к вашему возрасту я тоже стану поскромнее. Но сейчас мне скучно и тошно тянуть эту резину. Сначала должна быть любовь, а потом будет время разобраться, годится ли она тебе по форме и по содержанию. Я уже была замужем по вашему методу, ошиблась и поняла свою ошибку, когда было поздно. Не повторять же все сначала, я не подопытный кролик. Мне не стыдно вас совращать, вы взрослый человек…

— Не надо меня совращать, — огрызнулся он, — я этого не люблю.

— Грубиян и ханжа, — хмыкнула она. — Но вам не удастся меня обидеть.

— С вами станешь ханжой, — проворчал он. — Я уже не мальчишка, у меня свои заботы и другие, как это говорится, комплексы. Многого я уже, конечно, не могу себе позволить… Например, играть с тобой в поддавки, когда Зуев… когда дети горят и страдают всерьез… Стыдно и противно…

Светланка вспыхнула и тут же озлилась на себя за собственное смущение.

— Вы ханжа, Егоров. Ну при чем тут Зуев? Или он нас окончательно затравил? Поди боитесь, что он сейчас выскочит из кустов или швырнет в вас камень?

Егоров тревожно огляделся. Светланка отгадала его мысли. В течение всего разговора Зуев не выходил у него из головы. Почему-то казалось, что он притаился там внизу под досками платформы, сидит и слушает этот явно неприличный разговор. Больше всего ему хотелось избавиться сейчас от Светланки и устремиться на поиски Зуева.

— Не бойтесь, Зуев в лагере. Таисия Семеновна прорабатывает их в своей комнате, — сказала Светланка. — Вот назло вам займусь теперь Зуевым, — зло бросила она.

— А вот этого я тебе не позволю, — резко и жестко заявил он.

— Как это не позволите? — вежливо поинтересовалась она.

— Не позволю, и все тут… — Он грозно нахмурился. С языка уже готовы были сорваться угрозы и оскорбления.

— Ладно, — засмеялась она, — оставьте его себе, мне он ни капли не нужен. А вы уже и поверили? Поверили, что я такая беспутная и развратная? Поверили, да?

— От тебя чего угодно ждать можно, — хмуро признался он.

— Эх, вы, — горько упрекнула она. — А еще хвастались, что видите меня насквозь. Что я вам подаю, то вы и хаваете. Никогда я не совращала малолетних, никого я не совращала. — Она неожиданно стала печальной и серьезной, надулась, пристально разглядывая собственные руки и даже будто собираясь заплакать. Егоров недоверчиво разглядывал ее в новом качестве.

— Жаль, — вздохнула она. — Чего жаль, и сама не знаю, но чего-то все равно жаль. Любви, что ли? Куда это она все время девается?

— Твоя беда в том, что ты не внушаешь доверия. А без доверия любовь невозможна, — сказал он.

— А ну вас! — как-то совсем по-детски отмахнулась она. — Не нужна мне никакая любовь. Если я свою единственную проворонила, то мне уже все равно…

Егоров внимательно заглянул ей в лицо. Он инстинктивно почувствовал, что у этих молодых да дерзких тоже не все благополучно. Запутались они, заврались. Отвергли чужой опыт, запреты, предрассудки и сразу оказались на мели. Нелегко собственными силами справляться со своими инстинктами.

— Чем больше вы упрощаете отношения, тем сложнее становится проблема, — сказал он.

— О, это уже мысль! — Светланка впервые взглянула на него внимательно.

— Без запретов и предрассудков человеку трудно совладать с собственной природой. Ему не все дозволено. Особенно женщине. Добродетельная женщина — это великая сила. А вы только счеты сводить умеете да оплеухами обмениваться.

— А что делать, если тебя все время мордуют, — обиженно пробормотала Светланка. — Не успели освободиться, и опять в ярмо залезать?

— И так всю историю человечества, — назидательно вещал Егоров, — сначала создаем запреты, а потом сами же их разрушаем…

И тут он с удивлением обнаружил, что Светланка плачет, то есть проглатывает рыдания, давится ими, как девчонка.

Он тупо разглядывал ее дрожащий подбородок. И тут одна догадка, одно соображение проявилось в потоке его сознания. (Лучше было бы ему не делать столь рискованных открытий, они ему потом дорого обойдутся. Но он еще не думал о последствиях, он радовался своему открытию.)

Все было очень просто. Эта дерзкая и капризная девчонка на самом деле отчаянно жаждет любви, но любовь не дается ей в руки. Девчонка не хочет признать своего поражения, и опять закидывает свои наивные сети, и опять вытаскивает одну лишь пустоту, муть и грязь. Но опять не сдается, и снова отважно кидается в бой, и снова придумывает новые фокусы, чтобы только заманить, поймать эту неуловимую любовь, но сети опять приходят пустыми. Это был вполне очевидный факт, и удивляться приходилось только тому, как он этого не понял раньше, почему принимал все эти фокусы за чистую монету. Щемящая жалость переполнила его, и, если он бы не чувствовал себя таким старым и потраченным, он тут же бухнулся бы перед ней на колени просить руку и сердце. Пусть бы она отказала, зато, может быть, почувствовала себя в жизни смелее и увереннее. Сердце бы ее хоть немного окрепло и набралось новых сил для ее трудных поисков.

Все это промелькнуло в его сознании мгновенно, пока он разглядывал ее дрожащий, беспомощный подбородок… Кроме того, эти слезы…

Не так много Егорову приходилось видеть в жизни женских слез, но каждый раз они разили его наповал. Он так расчувствовался, такой острый приступ жалости и сострадания захлестнул его сознание, что, прежде чем он понял, что делает, он уже привлек ее к себе, обнимал, утешал, гладил по голове и даже целовал. И Светланка постепенно затихала в его объятиях, расслаблялась.

— Вы меня никогда не любили, — горестно шептала она. — Я и то вас больше любила. — И она прижалась к нему упругой щекой.

Он почувствовал на губах ее горячее дыхание, жаркие руки обвили шею, и он с запоздалым ужасом обнаружил, что его отеческие объятия стремительно перерастают в нечто совсем противоположное, и он уже не в силах справиться с порывом и не хочет больше с ним справляться. Мелькнула запоздалая надежда на Зуева, только он один мог бы теперь его спасти… И соленый, горький поцелуй, казалось, навсегда перечеркнул его возраст и вернул в далекое детство, на большие лесные качели, что стояли на высоком берегу реки…