Инга Петкевич - Лесные качели

Все эти странные метаморфозы прямо-таки удручали ее. «Неужели я такая легкомысленная? — подумала она. — А может, я того… поехала с горя?» И тут ее разобрал такой приступ хохота, что она закрыла лицо руками и убежала подальше в беседку. Там она нахохоталась вдоволь.

«Пусть думают, что со мной истерика, — смеялась она. — Впрочем, что же это такое, если не истерика?»

Но смех кончился, а чувство свободы и легкости не проходило. Надо было побыть одной и подумать, что же все это значит.

К ней с озабоченным видом спешила Таисия Семеновна. Она ласково обняла девочку за плечи, потрепала по волосам, словом вылила на нее бездну мягкого сочувствия, участия и поддержки. Анина терпеливо вынесла все и вдруг искренне и глубоко пожалела эту старую добрую женщину, которая всю жизнь заботится и волнуется о них. Пусть бестолково, сумбурно, но она искренне любит ее, Анину. И Анина ясно поняла, что такой беззаветной любви в ее жизни будет не так уж много. Много будет всяких и разных отношений, сложных и бурных, но любви… На мгновение Анине стало тревожно. Но радость этого утра, казалось, ничто не могло омрачить. Анина была сильной, молодой и красивой. Жизнь больше не пугала ее, она принимала ее на себя, трудную, сложную, всякую. Ее неплохо подготовили к жизни, и мужества ей было не занимать.

Потом она сидела с книгой в беседке. Мимо прошаркала своими глупыми стоптанными башмаками эта вареная репа Настя… Анина с привычной опаской покосилась ей вслед. Настя почувствовала ее взгляд, обернулась и посмотрела на нее. Анина вздрогнула под ее взглядом. Она не верила своим глазам. Перед ней была настоящая сказочная красавица, томная, ленивая, большая. Это была красавица в чистом виде, обыкновенная сказочная красавица. И ее, Анины, отвращение и презрение к Насте свидетельствовали только о несовершенстве самой Анины, о ее слабости и беспомощности.

Впервые в своей жизни перед лицом этой первозданной, натуральной и самобытной красоты Анина поняла всю условность своих суждений о людях. Всю жизнь она делила людей по сортам и категориям в зависимости от их манер, одежды, воспитания и происхождения. Настя была рождена, чтобы открывать людям глаза на всю глупость и пошлость таких делений.

«Нельзя сортировать людей и самоутверждаться за счет этого, — думала Анина. — Каждый человек иной, каждый имеет право на себя и каждый прекрасен по-своему».

Не замечать Настиной красоты могли только люди с начисто испорченным вкусом, совершенно без всякого вкуса к жизни. И как это их угораздило так заморочить друг друга? Где они взяли эти меры для оценок? Какой же условный, карточный, зыбкий домик они создали для себя и похоронились в нем! О, как давно променяли они натурального соловья на искусственного!

Молодец Славка, он первый вырвался из детства! Он сделал это бессознательно, инстинктивно, и долго еще не поймет своей победы, и долго еще будет стыдиться ее, и долго еще не поверит в свой талант. А ведь талант у него явный. Только подлинно талантливый человек мог выкинуть такое. Но нет, это выкинул не человек, человек тут ни при чем, это выкинула его талантливая природа. Да, природа у Славки талантливее и сильнее его. И если он этого не поймет и будет бороться с собой, он может сломать себе шею.

Анина встала и отправилась на поиски Славы. Ей очень хотелось поглядеть на него и проверить все свои доводы. Он сидел на трубе возле лошади и читал «Пиквикский клуб». Анина подошла и села рядом. Славка не поднял глаз, но краска залила его лицо, шею, уши. Его смятение передалось Анине, а тут еще эти любопытные взгляды со всех сторон. Анина в досаде повела плечами, точно стараясь стряхнуть с себя эти липкие взгляды…

Славка поднял глаза и посмотрел на нее. Анину ужаснул этот взгляд — столько холода и какого-то жалкого отчаяния было в нем, — это был взгляд зверя в капкане… Анина не почувствовала злорадства, а лишь жалость и страх за Славку. Ей хотелось помочь ему, но она растерялась и не могла найти слов.

— Ты молодец, Слава, — сказала она с какой-то не очень ловкой интонацией. — Ты прав, Настя достойна твоей любви.

Но Слава не поверил ей, он не доверял уже никому. Всюду ему мерещились насмешка и злорадство.

— Играешь в благородство, — вспыхнул он. — Оставьте меня в покое!

Анина было расстроилась, но, посидев в сторонке и поразмыслив, поняла, что дела обстоят не так уж плохо. Как бы там ни было, Славка вырвался из своей изолированной душной детской. И пусть ему сейчас больно и непривычно вдыхать этот слишком живой и насыщенный для него воздух, но главное сделано, он вырвался, он живет.

Надо было побыть одной, подумать о себе. Анина чувствовала, что должна это сделать немедленно, что такие моменты в жизни не часты и нельзя их упускать. Ради этого момента она трудилась много лет. Копила по крохам, по мелочам чужой опыт, чужие знания, все было ради этого момента прозрения и перерождения.

Сейчас нужно было сделать решительный шаг, шаг-переход в другое, в свое качество. Превратиться из куколки в бабочку — все равно что родиться заново. Струсишь, оступишься — и навсегда останешься чванливой, тщеславной и бездарной гордячкой.

В последнее время жизнь ее будто остановилась на полустанке. Мелькали мимо поезда, лица, все куда-то спешили, суетились, горячились, встречались и расставались. Она одна застыла в пассивном ожидании. Чего она ждала? Она ждала этого момента, момента прозрения, момента перерождения.

Она незаметно покинула территорию лагеря и теперь шла по лесу. У нее перед глазами монотонно и ровно прокручивалась лента ее жизни.

Всю жизнь прилежная и послушная куколка делала ножкой: раз-два-три… раз-два-три, раз-два-три… раз-два-три — куколка прилежно приседала, раскланивалась.

— Не ищи развлечений, — старательно учила мама. — Жизнь — это труд. Может быть, иногда и повезет, но трудиться все равно обязательно.

— Благодарю вас, меня не надо провожать… Я сыта, благодарю вас… Будьте так добры, приоткройте окно… благодарю вас…

Эта картинка была совсем неплоха, она вполне годилась для детского утренника…

Однажды она пыталась нарушить правила игры. Это было тогда, в Павловске, когда она повстречала Славу. Она всматривалась в глубокие и чистые зеркала, слушала мелодичный бой часов — она, Анина, была частью, маленьким винтиком в этом жеманном, капризном, изысканном организме, прилежной пастушкой на фоне пышных декораций. Исправно и чинно она исполняла свою роль. И ее попытка нарушить правила игры, ее глупый бунт был жестоко подавлен.

Славка считает, что она забыла тот день. Как бы не так, просто она не хочет его вспоминать. Для Славки это лирика, милые сентиментальные зарисовки. Для нее же с этой чертовой ручки начался ад. До сих пор она не вполне еще оправилась от всех этих проработок… Славка удивлялся, что́ это она все время ревет… Тихий, застенчивый Слава, как он любил ее тогда. Но он прав, они были слишком прилежными учениками, парниковые, тепличные растения.