Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Хамида-апа встала из-за стола и, взяв с тарелки крупный мосол, подошла к открытому окну.

— Твой телохранитель тут как тут, — сказала она с улыбкой. — На, угости-ка его сама.

Барчин подбежала к окну. Под кустом шиповника на берегу арыка сидел огромный пес. Увидев Барчин, он вильнул хвостом и радостно взвизгнул.

— Каплан! — крикнула Барчин и бросила кость.

Барчин громко засмеялась и захлопала в ладоши, когда пес, высоко подпрыгнув, поймал угощение на лету.

Всякий раз, проходя мимо Белого дворца, Барчин видела этого огромного пса, лежащего в тени подле стены, и старалась подальше обходить его. Он обычно лениво поднимал голову и бросал на девушку равнодушный взгляд. Потом снова опускал голову на передние лапы и закрывал глаза, предаваясь дреме.

Однажды, возвращаясь утром из булочной, Барчин встретилась с этим псом на углу. И замерла в напряжении, готовая закричать, звать на помощь. Но пес стоял и спокойно разглядывал ее, скорее с любопытством, чем враждебно. И Барчин бросила ему кусок хлеба.

С тех пор началась их дружба. Пес, издалека завидев Барчин, приветливо махал хвостом и спешил ей навстречу, сопровождая ее, куда бы она ни шла. Имя ему придумала сама — Каплан, что в переводе с узбекского означает леопард. И в самом деле — лапы у него огромные, сильные, как у леопарда, и глаза отсвечивали зеленым, а шерсть густая, светло-серая, в черных расплывчатых пятнах.

Вскоре Каплан прознал, где живет Барчин, и часто стал появляться под ее окнами. Хамида-апа тогда сообщала дочери:

— Твой телохранитель опять здесь, дай ему что-нибудь!..

В то время когда мать и дочь, стоя у окна, потчевали пса костями и говорили ему ласковые слова, дивясь приветливости животного, в дверь постучали. Хамида-апа заспешила в прихожую. На пороге она увидела почтальона. Он почтительно поздоровался и попросил расписаться — заказное письмо из Ташкента.

На письме значился обратный адрес Арслана Ульмасбаева. Хамида-апа поспешно распечатала конверт и обнаружила в нем аккуратно сложенный треугольничек. Развернула его дрожащими от волнения руками. И тотчас узнала почерк сына. Прочла: «Здравствуйте, папа, мама и сестренка!.. У меня все хорошо…» Буквы расплылись, исчезли. Навернувшиеся на глаза слезы мешали читать. Она смахнула их рукой и выбежала во двор.

Надо сию же минуту обрадовать мужа. Ведь тревога за сына сжимает болью и его сердце, да только не дает он воли своим чувствам, лишь изредка произносит, не глядя на нее, чтобы она не разглядела в его глазах тоски: «Что-то долго нет от сына писем, а?..»

И вот оно, долгожданное то письмо! Не побежать ли прямо сейчас? Она оглядела себя, потрогала мятый подол своего старого платья и призадумалась. Нет, не может она появиться в райкоме в таком наряде.

— Барчин! Барчин!

В ту же секунду дочь появилась на пороге.

— Письмо! От брата твоего письмо! Сбегай-ка обрадуй отца. Жив-здоров наш Марат, доченька. Да, тут вот и от Арслана письмо.

Барчин прочитала вслух письмо Марата-ака, в котором он пишет, что им приходится пока еще отступать, но все же крепко они дают по зубам заклятому врагу, и просил о нем не беспокоиться. Предупреждал, чтобы не тревожились, если писать будет не часто.

— Отнеси письмо отцу, дочка.

— Сейчас. Я только оденусь.

Барчин вбежала в дом и, оказавшись одна, развернула письмо Арслана. Оно было коротенькое, и это ее немного расстроило. А прочитав, с трудом сдержала слезы. Она медленно вышла на айван и сообщила:

— Мама, Арслан тоже уходит на фронт.

— Вот как?.. Ну что поделаешь, детка… Сейчас все джигиты уходят на фронт. В их руках сейчас судьба всей страны. Лишь бы возвратились домой здоровехонькими…

— Да, конечно, — тихо проговорила Барчин, опустив голову.

Она медленно сошла с айвана и направилась к калитке.

— К отцу? Ты ведь хотела переодеться, — напомнила мать.

— Ладно, я так…

Хамиде-апа хотелось сейчас же, немедленно, поделиться с кем-нибудь своей радостью. Она вышла, провожая дочь, за калитку, и, придерживая на голове платок, заспешила к соседке, старухе Айше-биби. Перебежала улицу, чуть не по щиколотку утопая в пыли, без стука отворив калитку, вошла во двор. Хозяйка прибирала айван. Увидев взволнованную соседку, пошла ей навстречу. Хамида-апа, забыв даже поздороваться, стала рассказывать о сыне, о том, как он славно воюет — точь-в-точь батыр, о которых пишут в старых дастанах…

Прежний второй секретарь, Федоров, жил с семьей у Айши-биби на квартире. Но месяц назад, перед тем как отправиться на фронт, он перевез семью в Самарканд. Она рассказывала много хорошего про Федорова, который стал ей как сын. И теперь вот она все думает о нем, а от него ни единой весточки за весь-то месяц. Особенно была благодарна она Федорову за то, что он выручил ее брата из беды. Когда она устроила проводы сыну, который уезжал в Самарканд, ее брат, напившись допьяна, учинил драку и попал в милицию. Этот Федоров тогда сделал доброе дело, за что старуха искренне благодарила его в своих молитвах и желала ему всяческих благ в этом мире… И уж до самой смерти Айша-биби не забудет его заботы о ней: ведь это он устроил ее в больницу, когда она заболела, и наказал докторам хорошо лечить.

Порой Айша-биби любила распространяться о том, что в Шахрисябзе, где великий падишах родился и вырос, проживает немало потомков Тимурленга и что она сама относится к роду, который ведет начало якобы от самого Амира Тимура. Ее ближайшие предки происходили, как она говорила, из племени барлас. Четвертый сын Тимурленга Шахрух и его любимая старшая жена Гавхаршодбегим произвели на свет Байсункура Мирзо, который, по ее предположениям, и является семнадцатым или восемнадцатым ее дедом по восходящей линии. Вот о своем происхождении от них она и любила говаривать. В конце тридцатых годов ей крепко попало за неосторожные слова и наивное бахвальство своими знаменитыми предками. «Слепой теряет свой посох один раз», — решила она после этого и на какое-то время перестала хвастаться своим происхождением из «племени барлас». Но вскоре забыла испуг, из-за которого она ночи напролет не могла уснуть, и вновь дала волю языку. И все же это не мешало Айше-биби считать себя женщиной «передовой» и с «понятием», симпатизирующей всему новому. «Тимуриды все были такими, — говорила она. — Если бы душа их не лежала к новому, к наукам, разве стал бы Мирзо Улугбек таким великим астрономом?..» И женщины, слушавшие ее, кивали, соглашаясь с нею. В гостях эту Барлас, «матушку», как ее называли, всегда усаживали на самое почетное место.

Говорят, у джигита, годного в предводители, бывает широким лоб. Айша-биби любила в разговоре упомянуть, что у ее старшего сына лоб широк, потому и находится он на ответственной работе в Карши.