Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Ходила старушка всегда в ситцевых платьях, которых, согласно обычаю, бог весть сколько на себя надевала, а поверх повязанного вокруг головы легкого платка накидывала еще и огромный платок с кистями. По ее словам, платья из цветастого ситца — благоразумный подход к климатическим условиям. Наивен тот, кто по одежде судит о человеке. Есть такие, которые ходят в шелках, а в самих нет ни капли человечности. «Я ко всему приглядываюсь, все оцениваю», — говаривала она.

Хамида-апа с первых же дней пришлась по душе Айше-биби. Видя, что у женщины нет в этом городе ни родных, ни знакомых, она всякий раз приглашала ее на чай, рассказывала о себе. И Хамида-апа прониклась к старушке доверием. Недаром именно к ней пришла она со своей радостью. Эта добрая, мудрая старушка всегда находила нужные слова, чтобы утешить в горе. А радость при общении с нею возрастала вдвое.

Порывисто войдя в приемную, Барчин устремилась к большой двери, обитой черным дерматином. Однако молоденькая секретарша мгновенно вскочила и преградила ей дорогу. Узнав в ней давнишнюю посетительницу, она посмотрела на нее подозрительно.

— Вы что? — строго спросила она.

— Вот письмо. Хотела показать…

— Сегодня неприемный день, придете в среду.

— Ой, разве к отцу мне нельзя зайти?

Строгость на лице девушки сменилась замешательством.

— Так вы дочь Хумаюна-ака? Что же вы сразу не сказали? Пожалуйста, проходите. У Хумаюна-ака было совещание, только что закончилось, и он попросил полчаса к нему никого не впускать. О вас я ему сейчас доложу…

Но Барчин уже сама открыла дверь.

Увидев дочь, Хумаюн-ака побледнел. Он знал: только важное дело может привести к нему Барчин или ее мать. Его взгляд выражал ожидание, стремление угадать по лицу дочери, с чем она пришла.

— Вот письмо от Марата-ака, — сказала с улыбкой Барчин, и он понял по выражению ее лица, что все хорошо.

Хумаюн-ака нервными движениями пальцев развернул письмо и, не сводя с него глаз, не сразу нащупал рукой очки, лежавшие перед ним на столе, заваленном бумагами.

Прочитав письмо, Хумаюн-ака минуту сидел, закрыв глаза и потирая переносицу большим и указательным пальцами.

— Хорошо, — тихо произнес он. — Все хорошо…

— Ну, я пойду, папа…

Хумаюн-ака поднял на дочь усталый взгляд.

— Спасибо, дочка, что принесла мне эту весть. Ступай. И не откладывая напиши брату ответ.

— А вы сегодня рано придете?

— Постараюсь.

— Мама по такому случаю плов готовит, так что не опаздывайте.

— Умница наша мама, — улыбнулся Хумаюн-ака. — Скажи — пусть ташкентский готовит, с чесноком…

Выйдя из кабинета, Барчин разговорилась с секретаршей. Через несколько минут они уже признались друг дружке, что каждая из них подумала, когда они чуть было не разругались у двери секретаря райкома. Потом Барчин не без гордости поведала о своем Марате-ака, который воюет уже в чине капитана, и о том, как фрицы его боятся…

Вспомнив, что ее ждет мать, Барчин поднялась. Попросив девушку заходить к ним в гости, выбежала из приемной.

Вечером Хамидахон-апа и Барчин, когда плов уже был готов, завернули казанок полотенцами, чтобы рис допревал, заговорщически переглянувшись, принялись поспешно готовить аччик-чучук — обильно приперченный салат из помидоров, огурцов и лука, которым более всего любил Хумаюн-ака закусывать, если доводилось выпить рюмочку. Врачи категорически запретили ему употреблять спиртное, а Хамидахон-апа и Барчин строго следили за тем, чтобы он неукоснительно следовал совету врачей. Но сегодня у них необыкновенный день, и можно отступить от правил.

Часов в семь кто-то робко постучал в дверь. Хамида-апа вышла на айван и увидела секретаршу. Пригласила ее в комнату.

— Нет, Хамида-апа, я спешу домой. Хумаюн Саидбекович просил передать, что позвонили из обкома и он поспешно уехал в Карши.

— Что же там такое? — упавшим голосом спросила Хамидахон-апа.

— Кажется, из Ташкента прибыло какое-то начальство…

— Заходите, поужинаете с нами.

— Спасибо, меня дома ждут. До свидания! — сказала девушка и ушла.

Когда мать вернулась в комнату, Барчин тотчас заметила, что она расстроена, и сама встревожилась не на шутку. Подбежала, обняла мать за плечи. Та, вздохнув, опустилась на табуретку и сказала, в чем дело.

Долго они сидели молча.

Хамида-апа с горечью думала о том, что вот так у них всю жизнь. Нет у мужа покоя ни днем, ни ночью. Поесть спокойно не может. Неужели это судьба каждого партийного работника? Вспомнилось ей, как у них однажды гостил известный в республике агроном Тешабай Мирзаев, тот самый Мирзаев, которого на одном большом собрании в Москве лично сам Климент Ефремович Ворошилов назвал «народным агрономом». Так вот Тешабай Мирзаев как-то, смеясь, сказал: «Наш Усман-ака Юсупов любого заставит зашевелиться! Мы-то ладно, мы, дехкане, ковыряемся себе в земле. А поглядите, что на стройке делается! И рабочие, и инженеры, и ученые, и поэты — все нынче проводят дни на строительстве водохранилища! Недавно я побывал там. Нашего прославленного ученого Кари Ниязи, известных поэтов Хамида Алимджана, Гафура Гуляма, Уйгуна я не смог отличить от землекопов!» Сущую правду говорил тогда Тешабай Мирзаев. Впрочем, это она и сама прекрасно знала. Хамида-апа иногда, не на шутку рассердившись, пыталась удержать мужа дома, когда он, несмотря на то что плохо себя чувствовал, вдруг объявлял, что уезжает в срочную командировку, или сетовала, когда он один брался за дело, с которым и несколько человек не сразу управились бы. Хумаюн-ака в подобных случаях говорил: «Усман-ака так велел…» И она отступала. Знала, что никакие ее доводы не помогут, что муж все равно сделает так, как ему велел его любимый Усман-ака.

— Что же, опять будем ужинать одни, — грустно проговорила Барчин.

— А знаешь, дочка, пригласи Айшу-биби, веселее будет, — предложила Хамида-апа.

Барчин обрадовалась, что в этот вечер они все-таки будут не одни.

Барчин сидела за столом, слушая разговорчивую соседку, а мысли ее были о письмах, которые сегодня предстояло написать. Ну, брату написать не трудно, Ему она подробно опишет, как выглядит Шахрисябз, как они живут на новом месте. О здоровье папы и мамы напишет. А Арслану? Что она напишет ему? Хочется, чтобы письмо получилось остроумное и веселое. Но в то же время он должен почувствовать, как ей здесь тоскливо без него. Он должен прочесть это между строк…

Когда мать пошла проводить Айшу-биби до калитки, было уже совсем темно, небо усеяно звездами. Откуда-то донеслось тарахтение арбы. «Совсем как в кишлаке», — подумала Барчин. Она уединилась в своей комнате и села писать письма. В гостиной поскрипывали половицы под ногами матери, убиравшей со стола. Потом на кухне заплескалась вода, стала позвякивать посуда…