Вениамин Рудов - Временно исполняющий

— Совесть у тебя есть?

— При мне. Кончаю докладывать, товарищ Карпов. В подробности о задержанных не посвящен. Мне знать секреты подобного рода по штату не полагается. Известно лишь, что один был вооружен, оказал сопротивление вышедшему на него бывшему старшине заставы Холоду. Сунулся старый — и получил пулю в ногу. Ранен неопасно, а все же ранен. Вот и все, что мне известно. — Трощенко поднялся, поправил сбившийся на сторону галстук и продолжил: — В Сурове я толком не разобрался, к какому-то определенному мнению не пришел. Одно в нем мне нравится, другое — нет. Вот, к примеру, держит он отряд в постоянном напряжении: то ночные тревоги с выездом, то штабные учения, внеплановые. Черт знает что! Слишком много на себя берет. Жаловались офицеры. Приходил ко мне Евстигнеев. Послал его Суров на заставу, запамятовал на какую. Ну, это неважно. Там ему кабанью ляжку поднесли. Взял, привез домой, полакомились. Суров узнал и погнал старика в «Дары природы»: купи, говорит, и возврати заставе кусок дикого мяса. Зачем, спрашивается?

— Чтоб чужого не брал! — с возмущением воскликнул Павел Андреевич. — Не трогай чужое. И я бы так поступил. Да в довесок выговор. Чтобы другим неповадно было.

Гавриил Прокофьевич обиделся.

— Нет, Паша, так обращаться с нашими стариками нельзя. Подумаешь, преступление какое — кусок дичины!.. Впрочем, мы с тобой об этом не раз толковали. — Взглянул на часы и откланялся.

Ополчившись на Евстигнеева, Павел Андреевич не принял сторону Сурова. Сам он, должно быть, простил бы свату мелкое прегрешение: взял так взял, застава не обеднеет. Но чтобы из-за какого-то паршивого куска мяса отряд позорить, и не перед кем-нибудь, а перед округом, — такое нельзя простить даже близкому родственнику. «Ну, погоди, сваток, вернусь, я тебе воздам по заслугам».

Что же касается Сурова, то рассказ Трощенко лишь подтвердил предположения Павла Андреевича: долго придется расхлебывать заваренную Суровым кашу. Гавриил Прокофьевич просто так ведь ничего не скажет, он цену слову знает. Если бы не жена, Павел Андреевич прервал бы отпуск — и домой, в отряд. Он совсем забыл об аппендиците, затаившемся, словно хищный зверь в ожидании решающего прыжка.

— У тебя двое сыновей, Паша, — словно угадав его мысли, сказала она, поднявшись с дивана и сев рядом с ним. — И я, между прочим, тебе не чужая. Ты нам всем нужен здоровым, Пашенька. — Она обняла его, заглянула в глаза. — И семье, и отряду. Так что глупости выбрось из головы.

Он притворился непонимающим, заведомо зная, что жену не провести.

— Какие глупости?

— Паша!..

— Что — Паша? Что?

— Не прикидывайся. Понимаешь, о чем говорю. Завтра отправимся в больницу. Сам говорил — семь дней. Неделя не в счет, Паша. Что означает неделя? Ничего. — Она встала и тихо, но твердо сказала: — Домой я тебя не пущу. Наговорил Трощенко страстей, а ты поверил и загорелся. Уж кто-кто, а я-то тебя знаю.

Павел Андреевич тоже поднялся.

— Да успокойся, — сказал он, не глядя на жену. — Сам знаю: Гавриил — мастак приукрашивать. Из мухи слона делать. Уезжать не собираюсь. Достаточно звонка. Сориентируюсь, выясню, что там у них случилось, и — в больницу.

Ничего из ряда вон выходящего на заставе не случилось. Поиск оказался удачным. Неясная обстановка в тылу второй, как это нередко случается на границе, обострилась внезапно, в уже сгустившейся темноте. Сурова она застала на стрельбище у Мелешко.

Часом раньше между ним и Ястребенем произошла размолвка — капитан заявил о своем нежелании делать поблажки кому бы то ни было, тем более майору Мелешко, и, не проясняя своего «тем более», спросил напрямик:

— К чему перестрелка, товарищ подполковник? Она ничего не исправит. Я бы им не позволил. С какой стати!

Он, конечно, имел все основания так заявить и был прав.

— Проверим ночные стрельбы, — сказал Суров сухо, давая понять, что обсуждать свое решение не намерен. — Поедете со мной.

— Ваше право. — Обиды Ястребень не скрывал.

…В домике на стрельбище, где размещался пульт управления, они находились поочередно — то один, то другой покидал тесовый теремок и выходил в темноту, на огневой рубеж.

Дул сильный ветер, падал мокрый снег, и, когда вспыхивала ракета, загорались косые слепящие струи, хлопали торопливые выстрелы; глухо, как в вату, падали, опрокидываясь назад, пораженные огнем «вражеские» пулеметчики или перебегающие в рост «пехотинцы» воображаемого противника. В неверном свете ракет возникали фигуры майора Мелешко, его солдат, сутулящихся под мокрым снегом и ветром в ожидании своей очереди. В пелене беспокойного снега цели казались живыми. Зеленый, прошитый наискось полосами снега мерцающий свет дрожал над стрельбищем пятнадцать — двадцать секунд, короткого времени хватало не всем, и дважды в наступившей после яркого света угольной темноте запоздало бухали выстрелы — наугад, «за молоком».

Суров понимал: при такой стрельбе застава не получит отличной оценки. Ему вдруг захотелось самому взглянуть, как изготавливаются стрелки на огневом рубеже, как стреляют, когда вспыхивает ракета. Он вышел наружу, но тут же был возвращен к телефону — звонили со второй.

— Обстановка! — доложил лейтенант Колосков. — Начальник вас встретит в центре участка.

…К тому времени, когда он подъехал к мосту через Черную Ганьчу, Синилов с поисковой группой был уже там — он прибыл к месту встречи несколькими минутами раньше. Снегопад усилился, и, пока капитан докладывал, мокрые хлопья облепили обоих с головы до пят, снег осел на перилах моста, выбелил прибрежный кустарник. Одним словом, погода осложнила и без того сложную, полную неясностей обстановку.

Синилов доложил следующее.

В двадцать тридцать у леспромхозовской сторожки, за разобранной узкоколейкой, директор школы Алисиевич, возвращавшийся из Дубков домой, в поселок лесничества, встретил двух неизвестных. Их интересовала дорога на Цнянку, куда оба они, линейные надсмотрщики районной конторы связи, будто бы были направлены ремонтировать поврежденную линию.

Спрашивал и говорил высокий плотный мужчина в плаще с надетым на голову капюшоном. Второй же попытался зайти Алисиевичу за спину, но был остановлен резким окриком высокого. Они поблагодарили Алисиевича и двинулись на Цнянку, но Алисиевичу все это показалось подозрительным, о чем он дал знать на заставу.

Выехавшая к месту происшествия тревожная группа под командой прапорщика «линейных надсмотрщиков» не обнаружила. Собака взяла след в обратную от Цнянки сторону, но через полтора километра, на перекрестке дорог, от дальнейшей проработки следа отказалась. Здесь же были найдены свежие отпечатки колес легковой машины — вероятно, «надсмотрщики» воспользовались попутным транспортом, чтобы оторваться от пограничников. Капитан Синилов пошел на перехват, уверенный, что при любых обстоятельствах нарушители станут искать место для переправы через реку в другом районе и воспользоваться мостом не посмеют. Предположительно Алисиевич столкнулся с разыскиваемыми опасными преступниками О. и К., о чем сообщено во все пограничные части.