Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Вы ждете кого-нибудь? Может, пройдем чуть подальше отсюда?

— Куда? В ваш профсоюз?

— Туда не надо. Кстати, к вашему сведению, я уже четыре с лишним месяца больше не пропагандист.

— Уволили?

— Наверно, уволили бы, но я уволился сам. Работаю в Резекне, продавцом в учительской книжной лавке.

— Вот как? А какое событие снова привело товарища Пилана в Пурвиене?

— Известное нам с вами дело участников митинга на кладбище. Я вызван как свидетель. Может, пойдем другой, более тихой дорогой? Хочу вам кое-что сказать. С первым же поездом я уезжаю.

— Свернем! — Анне стало неловко за свой вызывающий тон. — Сейчас на известковый склад навряд ли кто зайдет.

— На суде я выступаю против свидетелей прокуратуры, — сказал Пилан. — Скажу всю правду. Скажу, что в Пурвиене убили человека, что люди пришли в ярость и стихийно организовали похороны. Взвалю все прежде всего на себя и социал-демократов. Если, конечно, левые товарищи не считают иначе, я мог бы… Именно поэтому я и искал тебя, то есть искал встречи с вами.

— Выходит, что я теперь твоя советчица. Не ошибся ли адресом?

— Ну, я думал…

— Думать никому не запрещается, но я все же человек сторонний.

— Ах так… — в голосе Андриса послышалась глухая боль.

— Могла бы попробовать связаться с кем-нибудь, кто тебя интересует, — постаралась Анна сгладить неловкость. — Попытаюсь узнать. Но не сегодня вечером.

— Жаль. Я непременно должен уехать первым поездом.

— Я ответ могу тебе передать. В день суда уж обязательно.

— Но я установил контакты с адвокатами обвиняемых. А если вас мои показания не устроят?

— Еще раз скажи, что ты затеял, — начала она, чтобы выиграть время. Партийная организация, конечно, за то, чтобы сфабрикованное охранкой дело обратить против охранки же. И если Пилан в самом деле искренен… Ведь на сторону революционных рабочих перешел уже не один честный социал-демократ.

— Мои показания подтвердят и некоторые члены пурвиенских социал-демократических организаций, — сказал Пилан. — Кроме двоих, все тут поддерживают мою точку зрения. Я со всеми разговаривал. А те двое, что против, все равно в Даугавпилс но поедут. Как мои показания повлияют на ход дела, я не знаю, но люди услышат правду. Дело получит освещение в печати. Среди репортеров у меня есть один знакомый по трудовой молодежи.

— В печати могут осветить неверно. Не репортеры создают лицо газеты. Но в одном ты прав — общество узнает правду, а для черных правда как острый меч. Ну что ж, действуй, как задумал. Какая-то польза будет. Понадобится сообщить тебе что-нибудь определенное, разыщем тебя. В Резекне твою книжную лавку легко найти?

— В самом центре. На месте бывшей лавки кооператива «Голос культуры». Я там каждый день бываю. Живу один, читаю и размышляю.

— Семья осталась в Риге?

— У меня больше нет семьи. Разошлись, — быстро проговорил он и протянул на прощание руку. — Спасибо за совет! Перед отъездом еще должен встретиться с одним местным человеком. И послушать заодно, что передает радио из Вены.

— Да, австрийские социал-демократы борются.

— Борются, но сомневаюсь, чтобы из этого что-нибудь получилось, — вздохнул он. — Не в том смысле, как пишет «Социал-демократ». По-моему, тут неважно, насколько велико окружение реакционных государств. Хуже другое. То, что рабочих и крестьян не призывают взять власть. Рабочие так и не знают, чего, собственно, добиваются восставшие.

— Вижу, ты в самом деле много читал и думал.

— И все же до многого не додумался еще до конца. Должно быть, до меня медленно доходит, как говорит в одном стихотворении Грот. Понимаешь, я обычно шагаю не в гору, а вокруг нее. Да, есть люди, которым стоит узнать, в какой стороне цель, как они, почти не отклоняясь, сквозь заросли, по кручам идут к ней вверх. Но есть и такие, которые даже на недальнем пути делают большие зигзаги и спирали и только после долгих шатаний добираются до цели. Я, видно, принадлежу к последним. Но извилистые дороги…

— Извилистые дороги можно выпрямить! — подчеркнуто дружески сказала Анна.

— Можно выпрямить. А теперь мне пора. Спасибо за совет! Он был для меня очень полезен. Еще раз будь здорова!

— До свидания.

На косогоре, у обочины дороги, на окраине бывшей деревни Пушканы, где сейчас на длинных бороздах завивалась темная, сочная свекольная ботва, наклонилось к земле распятие — грузное, как залежавшееся в иле и вытащенное на просушку суховатое дерево. Гвоздь, которым Иисус приколочен к поперечине, от времени проржавел, и лик сына божьего как бы понурился, словно ему стыдно за людей, за бодяк и конский щавель, которые буйно разрослись вокруг когда-то святого места.

Ближайший к распятию хутор — это новые строения с белыми шиферными крышами, с шестами радиоантенн над довольно просторным фруктовым садом. К усадьбе ведет аллея липок и осинок. В начале ее вкопан столб с желтой дощечкой-указателем, на котором черная надпись: «Вожаки». Деревья аллеи высажены лишь несколько лет тому назад — некоторым верхушкам и длинным ветвям осинок не хватало соку, они торчат засохшие, без листьев, зато указатель на столбе и буквы на нем свежевыкрашены и прямо сверкают.

Как и во времена, когда здесь еще была деревня Пушканы, вокруг распятия весной и осенью колышется холодный туман. Поднимаясь с болота, он стелется над бывшей деревней, и тогда вся окрестность сплошь заполнена туманом; в нем растворяются, исчезают вещи, предметы, люди. Только уже поближе к полудню, когда влага оседает, становится видно, что тут были люди. Ходили, что-то делали.

И в это тихое майское утро кто-то побывал на пушкановской дороге и прилепил к распятию и указателю листовки.

Сегодня пятнадцатого мая, день ульманисовского переворота, отмечать который приказано волостными циркулярами, особыми оповещениями и полицейскими распоряжениями. В них предлагается не выходить на поле с плугом или с лопатой, даже не стучать у себя на дворе. За невыполнение распоряжений «объединенной вождем страны» угрожает денежный штраф от десяти до двадцати латов.

В полдень упитанный вороной выкатил с хутора «Вожаки» бричку с двумя седоками. Один из них в сером суконном пиджаке и мягкой кепке, какую носят курземские богатые хозяева, другой, который правит лошадью, в поношенной айзсаргской форме.

В конце аллеи, перед самым большаком, бричка резко наклонилась, и айзсарг чуть не вывалился из кузова, а спутника его сильно тряхнуло.

— У тебя что, глаз нет! — ухватился хозяин за край кузова.

— Вороной шарахнулся… Камень, что ли, под ноги попался… — Айзсарг осадил лошадь. И увидел на дорожном указателе листовку: — Черт подери!