Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Немного стоить будет, — добавил старший. — И чтоб дело быстро и гладко пошло, чтоб никто из посторонних не пытался помешать, изменить что-то: на свете ведь немало всяких мошенников, норовящих повсюду урвать что-нибудь. Пускай никто в деревне о том, что мы делаем, никому ни слова не говорит. Ни в волости, ни еще где-нибудь. И вам, господин айзсарг, придется позаботиться…

— Я уже позабочусь! Факт! И мышь не пискнет… — не успел Антон договорить, как в сенях уже застучали шаги и чья-то беспокойная рука нащупала дверную ручку.

Пушкановцы шли длинной вереницей. Один за другим, через каждую минуту, словно по уговору. Переступали порог, останавливались, снимали шапки и торжественно изрекали:

— Будьте здоровы!

Поздоровавшись, делали несколько шагов вперед и останавливались. У Гаспара в избе мало табуреток, к тому же кто решит, кому полагается, а кому не полагается сидеть.

Один Тонслав был уверен в своем праве. Смело подошел к столу, поздоровался с господами за руку и уселся рядом с Гаспаром и Антоном. Он мог себе это позволить, никто против этого и не стал бы возражать. Ездил в Даугавпилс, прошение отвозил, толковал и договаривался с господами…

Когда какое-то время с улицы никто больше не подходил, старший землемер, повернувшись лицом к собравшимся, вопросительно посмотрел на своего товарища:

— Ну что? Начнем, пожалуй?

— Как будто пора. Сколько еще можно ждать? Только надо гражданам напомнить: разговор будет вестись в узком кругу. С хозяевами, главами семейств.

— С хозяевами дворов, — объяснил старший. — Если возникнет необходимость в родственниках, пригласим потом. Но пока, думаю, обойдемся без них.

Это относилось и к членам семьи Упениека. Анна, правда, охотно послушала бы, о чем тут будут говорить, но раз господам так угодно…

— Выгнали… — Петерис, выходя во двор, шумно хлопнул дверью. — Подождем, пока позовут, или, может, заберемся на скирду сена? Думаю, умней было бы полежать. Все равно никто нашего совета не спросит.

— Аня, ты поможешь мне за столом, — попыталась Гаспариха вернуть дочку, но Петерис увлек сестру за собой.

— Еще обихаживать этих! Идем, и все!

На другое утро, как только брат с сестрой вышли из сарая во двор, там появились оба землемера. Уже одетые, с рабочим инструментом. Младший с длинным шестом в черно-белых полосах, толстяк — с высоким треножником и чем-то вроде морского бинокля.

— Молодой человек, — обратился старший к Петерису, — вы, как я помню, приходитесь сыном хозяину этого дома?

— Сыном, — пробурчал Петерис.

— Границы деревни и мызы знаете?

— Знаю.

— Пойдем с нами. А ты, барышня, — обратился он к Анне, — скажи отцу, чтоб часа через три опять созвал всех. И у каждого чтоб с собой документы были, как мы вчера говорили. Кроме того, пускай нам обеспечат подводу. Лошадь, хорошую телегу и возницу. Сейчас же пускай запрягает!

— Чего ты несешь? — Слушая дочь, Гаспар почесывал волосатую грудь. Чтобы землемерам удобнее и спокойнее было, они с женой ушли спать в клеть. Хоть и пива вчера было выпито совсем немного, голова все же отяжелела, и спросонья он никак не мог понять, что говорит Анна. — До чего чудные господа! Совсем чудные! Словно под ногами у них горит. Не поймешь их. То землю на хутора прирезать будут, то всем вместе, то готовые сделают планы, то в большой земельный комитет писать собираются. И во сколько все это деревне влетит, тоже непонятно. Посидели бы, как люди, за столом, выпили, рассказали бы что и как. А то за весь вечер не больше двух кружек пива пропустили…

Гаспар дошел до калитки, откуда были видны пушкановские поля и границы панской земли, и, поднося к глазам щитком ладонь, какое-то время смотрел, как оба чужих и его сын гнули там спины, переставляя черно-белую палку.

— Работящие, правда, — Гаспар повернулся к избе. — Должно быть, поскорей управиться хотят, чтобы самим побольше досталось. Это и понятно: лишний рубль зашибить каждому хочется. А за то, что до угощений они не охочи, обижаться на господ нечего.

Через какое-то время пушкановские хозяева опять собрались во дворе Упениека. Теперь они были еще неразговорчивее, чем вчера. Расселись кто где: иной на скамеечке перед избой, иной у клети, иной около колодца. Лениво вертели в руках трубки, кисеты с табаком и молчали.

Войдя в избу, Анна увидела, как отец считает деньги. Мать стояла возле накрытого еще вчера стола и грустно смотрела, как отец раскладывает по кучкам большие и меньшие бумажки.

«Землемерам даст… Отдаст не жалея».

Сегодня не был черед Упениеков пасти скотину, но Анна ушла с коровами на заросшие кустами луга. Анна не хотела видеть, как родители отдавали доставшиеся с таким трудом деньги. Ведь их заработал Петерис…

Когда она вернулась, землемеры уже садились на повозку, собираясь уезжать. Лошадью правил Тонслав, пушкановские хозяева, сняв шапки, желали господам счастливого пути.

— Господа, поскорей земельные описи подготовьте. Чтобы нам еще до больших морозов успеть вспахать малость…

— Как обратно поедете, дайте мне знать! Опять за порядком присмотрю! — Какое-то расстояние Антон Гайгалниек пробежал за повозкой. — Я завсегда услужить готов. Факт.

Вечером, возвращаясь с уборки картофеля на поле Озола, Анна перед лачугой Русинихи увидела чужого, по-городскому одетого мужчину. Он смотрел на улицу.

— Добрый вечер, — приблизившись, поздоровалась Анна.

— Добрый вечер, — ответил мужчина.

Голос показался знакомым, она остановилась.

— Викентий!

Это в самом деле был Викентий Русин, Анин друг детства, они вместе пасли скот, ходили в школу. В прошлом году, когда пришли белые, ему надо было бежать из Пушканов. За этот год Викентий сильно возмужал и изменился. Высокий, плечистый, с усиками, густые волосы зачесаны назад. Руки у парня сильные, жесткие. Приятно, когда пальцы твои сжимает такая мужественная ладонь.

— Долго мы не виделись… — Парень словно не хотел выпускать Анину руку.

— Приехал?

— Приехал… На великий праздник… — усмехнулся он.

— На праздник? Вот как! — Анна поняла, что он имел в виду, и тоже улыбнулась: — Опоздал. Важные гости уже уехали, пиво выхлестали сами, пироги дети съели.

— Стало быть, не повезло. Что же нам делать?

— Я и не знаю. Была бы постарше да поумней…

— Так тебе хотелось бы быть постарше да поумней?

— Почему бы нет?

— Ну, конечно, у каждого свое желание… Не зашла бы ко мне? — тихо спросил Викентий. — Ненадолго.

— Можно.

Анна уже давно не была в избе кузнечихи. Кроме сына, у вдовы никого не было. Викентий жил где-то далеко в городе, знать о себе давал редко. К тому же кузнечиха неохотно звала к себе соседей. После смерти мужа она жила замкнуто, с людьми была неразговорчива и резка.