Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Свет в избу кузнеца проникал через окно, выходившее во двор. Другое окно, с улицы, было занавешено одеялом, и в избе царили глубокие сумерки. Вошедшему с улицы светили лишь покрытый белой скатертью стол да кровать, застланная светлым покрывалом у задней стены.

Русиниха сидела за прялкой, нажимала ногой на педаль и пальцами сучила пряжу.

— Смотри, к нам гостья? — Она подняла голову. — Сама пришла или ты позвал?

— Сама, сама. — Викентий поспешил принести табуретку. Поставив ее, парень взял Анну за локти и, нежно сжав их, усадил ее.

— Ах ты! — Приличие требовало, чтобы девушка этому воспротивилась, а на самом деле ей это было даже приятно.

— Что нового у вас дома? — спросила Русиниха.

— Как будто ничего.

— Ну да, ну да.

А Викентия интересовало, как живет Анна. Она же в свою очередь стала выспрашивать, как он жил после ухода из деревни. На слесаря, стало быть, учится? И ему платят за это?

— Платят… — усмехнулся Викентий. — Копейки. Если бы не мать, если не помогала бы она…

— Выучишься, будешь ей помогать.

— Выучусь… Выучусь, так сначала надо будет работу найти. А где? В Даугавпилсе начали сносить сарай бывших железнодорожных мастерских. Сейчас расширять какое-либо дело никто не думает.

— Ты к матери надолго? — Анна заметила, что парню разговор о работе неприятен.

— На несколько дней. У моего мастера семейный праздник, он отпустил меня.

— Так ты скоро опять уедешь?

— Скоро!

Разговор иссяк. Русиниха сучила пряжу, молодые молчали.

— Пора домой. — Еще чуть посидев, Анна поднялась с табуретки.

— Погоди! — вскочил Викентий. — Мне надо тебе еще что-то сказать. Видишь, Анна, хочу тебя кое о чем попросить.

— О чем же?

— Не знаю, с чего начать… — Он посмотрел на мать, словно обратился к ней за помощью. — У меня дело к тебе… Но только никому об этом ни слова… Не могла бы ты передать Габриеле Дабран и Петерису Спруду, что я хотел бы повидать их?

— А сам зайти к ним не хочешь?

— Мать тоже так считает…

— Мать ничего не считает, — перебила Русиниха сына. — Я говорила, в Пушканах почти не осталось порядочной молодежи. Только и умеют, что на распятие креститься да на танцульки бегать.

— Ты, мать, не права, — с жаром возразил Викентий. — Не верю, чтобы дети бедняков забыли Советы. Они оторваны от товарищей. С ними никто не разговаривает, не помогает им.

— Это верно! — отозвалась Анна. — Мы сами… с Моникой Тонслав недавно на Большом острове спасли одного чужого от ищеек.

— Вот видишь… Но об этом никому не надо говорить! — Викентий приблизился к Анне. — Ты могла бы условиться с Габриелой и Петерисом? Чтобы пришли завтра вечером после захода солнца в осинки. Сделаешь?

— Ладно, Витя! — Она обратилась к нему как в детстве. — Я попытаюсь.

Когда Анна перед ригой запрягала лошадь в большую телегу, со стороны двора Тонславов затрещал частокол, и через него, точно вымокший боров, перевалился Антон Гайгалниек. Без шапки, босой, в штанах, подвязанных вокруг лыток зелеными тесемками. Завидев в лебеде колоду с клиньями, сделанную недавно Петерисом для молотьбы на курземскии манер, подошел поглазеть, но только Анна взялась за вожжи, как он крикнул ей:

— Эй, постой!

— Некогда. — Анна забралась на телегу.

— Факт, постой! Мне нужно поговорить с тобой.

— Отец ждет меня со льном.

Гайгалниек взял лошадь под уздцы.

— Ударю! — Анна схватила с телеги веревку и замахнулась. — Заигрывать вздумал, бесстыдник этакий!

— Аня, — не унимался Антон, — факт, мне надо у тебя что-то спросить.

— Ну говори, в чем дело.

— Видишь, Аня, — он подошел вплотную к телеге, — мы иной раз цапались с тобой. Иной раз я чересчур горяч был…

Смотри как… Что-то на бахвала Гайгалниека совсем не похоже. Что он хочет сказать?

— Аня, ты вчера заходила к соседям?

— Заходила, так что?

— Разговаривала с ними?

— Разговаривала. А тебе-то что?

— Понимаешь, мне знать надобно… Понимаешь, я слышал… Факт, мне сказали, что Викентий Русин опять в деревне.

— И у тебя из-за этого голова болит?

— Я уже сказал, цапались мы с тобой, но могли бы и друзьями быть.

— Больше с женитьбой приставать не будешь? — у нее появилось желание подразнить засидевшегося в женихах парня.

— Опять ты… Факт, с парнем Русинихи не виделась?

— И это для тебя страшно важно?

— Факт. Знаешь, мне как айзсаргу уездные господа поручили в волости за порядком следить. Мне надо знать, что в волости делается, кто что думает. Сдается, что с парнем Русинихи не совсем ясно. Факт! Почему людей чурается, к шабрам не ходит, как все порядочные люди? Сдается мне, за этим кроется что-то. При красных вместе со стариками на собрания эти бегал…

— Так тебя это заботит? — процедила Анна сквозь зубы.

— Факт! Знаешь, ты могла бы хорошее дело сделать. Могла бы почти как я подняться. Когда я в Даугавпилсе водил повсюду Тонслава и твоего отца, мне один большой начальник сказал, что у айзсаргов и женские отряды будут. Айзсаргши. Для них уже форма придумана, с погонами и блестящими пуговицами, почти как у мужиков.

— Езупа Тонслава тебе в твоих айзсаргах мало?

— Да что Езуп! — презрительно махнул рукой Антон. — Разве этот дурень смыслит что-нибудь? Вот вчера хотя бы. Посылаю его к соседям послушать, о чем там толкуют. Теперь разное ведь болтают. А этот — как баран. У тебя же светлая голова. Знаешь, начнут в айзсаргши записывать, я за тебя поручусь.

— Лучше за себя поручился бы!

Анна махнула вожжами. Лошадь рванула с места, и телега, грохоча, покатилась со двора. Анна не видела, зацепило ли Гайкалниека колесом или слегой, трясшейся на телеге, только Антон прихрамывая поплелся к забору. И вроде бы крикнул ей вслед несколько не очень лестных слов.

«Негодяй, подумать только, какой негодяй! — Анна, сердитая, тряслась на телеге по чересполосным полям и жнивью, на котором Упениеки скатывали разостланный лен. — Шпионку сделать из меня вздумал. Захотел обещаниями с толку сбить. Увижу Викентия, скажу, что тот болтал. Пускай остережется!»

К Русинихе она забежала только вечером, когда лен уже был собран и с болота привезен воз расколотых на дрова сухих пней.

— Викентий дома? — едва открыв дверь, спросила она.

Лампа в избе кузнечихи не горела, только плита бросала слабый багряный отсвет. Вдова кузнеца сидела перед печью на табуретке и чистила картошку.

— Недавно вышел. Не вернулся еще.

— Ну что ж… — Анна, помявшись на месте, собралась уходить.

— Погоди, — Русиниха подняла голову. Отсвет огня упал на изборожденное следами тяжелых переживаний и боли лицо со спокойными глазами. — Посиди, гостьей будешь!

— Спасибо, но мне некогда. Я лишь на минутку. Наши собираются затопить ригу. Будут лен сушить и два колосника ячменя. Отец хочет цепами обмолотить. Когда землемеры приезжали, почти весь ячмень засолодили, а теперь на крупу не хватает.