Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Да, в деревне Пушканы ждали ответа…

Всякий раз, как только на большаке со стороны Пурвиены показывался всадник или велосипедист, в деревне начинали гадать: почтальон это или же волостной посыльный. И ни в одной волости, наверно, так не следили за десятскими с циркулярами, как сейчас в Пушканах.

Однако письмо задерживалось, зато появилась нищенка Барбала с мешком новостей. Пробормотав привычную молитву, она без всякого понукания принялась выкладывать новости, одну другой страшнее.

В Межмуйже шалят неуловимые конокрады. У многих хозяев с пастбищ увели лучших рысаков, прямо вместе с железными путами. Отомкнули недавно купленные замки на цепях. В Трепе появился антихристов прислужник с машиной призраков. Показывает за деньги на стене живые картинки — войну, королей, беспутных женщин и другие пакости. А в Аулее стряслось кое-что пострашней. На прошлой неделе стражники схватили там крупных жуликов. За государственных землемеров выдавали себя, прирезали полосы от панских земель и казенных лугов, делали фальшивые описи хозяйств и с каждого, кто хотел землю получить, сдирали по пять и более сотен деньгами и всякое другое добро. Полволости надули, пока на умного человека не напоролись, который позвал полицейского, и тот потребовал предъявить документы. Жулики бросились бежать, но их поймали. Пытались, правда, вывернуться, врали, но их заковали в кандалы да в Даугавпилс, в острог спровадили.

— Говорят, мошенники делали все заодно с депутатом чулисовской власти Варной или с его родственником. Богоматерь милосердная, каких только жуликов Антихрист не насылает, — Барбала перекрестилась. — А что в вашей стороне нового? Не ожидаете ли вскорости свадьбы на каком-нибудь дворе или, может, собираетесь женщине какой баню истопить, чтоб мальчика родила?

— Ничего такого… все по-старому… — Пушкановцы вдруг стали необычно сдержанными. И никаких разговоров больше, никаких угощений. Людей словно ветром сдуло. Едва Барбала закончила о мошенниках-землемерах, как все мужики исчезли, а за ними, точно склевавшие в кормушке все зерно куры, разбрелись и жены, и матери. Нищенке почти ничего не перепало. Разве что детишки подали божьей страннице ломоть хлеба, малость творога и скупую горсть крупы, вот и все.

Если бы не Анна Упениек, Моника Тонслав и Езупате Спруд, которые сунули Барбале в торбу по ломтику хлеба, по комку конопляного масла, нищенка ушла бы из Пушканов с пустыми руками.

Пока приходская нищенка вешала на шею свои торбы с подаяниями, с разных концов деревенской улицы раздались шаги, стук оглобель; завидев своих кормильцев, ржали на полях и пастбищах лошади; со скрипом отворялись на дворах ворота, и вскоре по улице покатилась вереница легких повозок.

— В волостное правление умчались. Про мошенников выяснять, — проводив отца, сказал Петерис. Он зыркнул на сестру и Монику, словно именно они невесть как обидели его. — Пустые головы, вот что! — Он изо всех сил толкнул ворота.

— Думаешь, те, что пойманы в Аулее, и наших обманули? — спросила Анна.

— А то нет? Мои денежки жуликам пошли… — Петерис быстро зашагал прочь. — Иди переоденься, молотить будем! — распорядился он. — Ничего другого нам не остается, как цепами махать!

Уже давно на пушкановских дворах были заперты клети и хлева, спущены с цепей собаки, погашены в топках огни, и только в избах уехавших хозяев тускло горели прикрученные до предела фитили ламп и домашние, борясь со сном, томились на лежанках.

Хозяева вернулись с громким криком. Поносили лошадей, ставших вдруг почему-то тупыми и дурными, стучали по воротам, ругали за радостный лай собак. Коротко говоря, подняли на ноги всю деревню.

— Гульнули! Как же иначе! — Петерис шлепнул шапку о подоконник, затем надел ее. — Горе топили! — бросил он и пошел распрягать отцову лошадь.

Чуть погодя заскрипели ворота, раздалось протяжное «но-а!» отца, застучали колеса и что-то оглушительно затрещало так, что изба содрогнулась.

— Господи Иисусе, что же это такое? — Мать, чуть не повалившись на лежанку, перекрестилась.

— На воротный столб наскочил. — У Анны в горле застрял горький комок. — Старики, сделав глупость, а потом ее осознав, ничего умнее не придумают, как напиться.

— Что ты сказала? — повернулась к ней мать. — Ты про кого это? — Она, горбясь, потянулась к дочери. Не столько расстроенная, сколько разъяренная.

— Про того, кто напился, — попятилась Анна.

— Бесстыдница! — Мать так ударила дочь по лицу, что Анна стукнулась головой об стенку. Рот моментально вспух, словно его исхлестали крапивой.

Вскоре открылась дверь и, поддерживаемый Петерисом, в избу ввалился пьяный отец. В чем-то измазанный, без шапки. Видно, мужчины уже объяснились еще на дворе. Петерис был мрачен и делал вид, что не слышит, о чем бормочет отец.

— Спруд всю вину на меня одного валит! На меня. А задира этот, Юрис Сперкай… Задира… Все они свиньи! И наши, и чулисы. Брат депутата Варны католик, а жулик… первостатейный. В уездном циркуляре сказано было… Чего вы? — Он не мог понять, почему сын и жена так упорно норовят уложить его на кровать в запечье. — Ч-черти! Прочь от меня! — Сильным толчком он высвободился из рук жены и сына и заковылял в другой конец избы. Увидел Анну.

— Анна, дочка! Хорошая моя! Умница… ты моя… Ты плачешь? Почему ты плачешь? Потому, что над твоим отцом мошенники поглумились; над всей деревней! Не плачь! Мы… Я им еще покажу!

Ничего ты им не покажешь! — Петерис потащил отца в запечье. — Ты по дурости своей и дочь в школу не пустил.

Пушкановские хозяева читали на дворе Спруда новый волостной циркуляр. Почти целую неделю они ходили набычившись, ни дать ни взять норовистые быки, бросали соседям через забор язвительные и обидные слова, запрещали детям и женам останавливаться у ворот соседей. Наконец порывы ярости улеглись, и люди пришли к разумному выводу, раздорами не поможешь. Разбежавшемуся во все стороны стаду даже молодой волчонок навредить может, а когда оно вместе держится, к нему и седой хищник не подступится. Зачем грызться друг с другом? Зачем доискиваться, кто больше, кто меньше в несчастье виноват? До сих пор они все вместе и мед ели, и горе мыкали, а потому хватит раздоров, общими силами они одолеют свалившееся на них несчастье. Теперь пушкановские мужики опять собрались на дворе Спруда. Расселись на скамейке под навесом, курили и слушали Андрива Лидума, читавшего циркуляр волостных властей.

— «Нумер третий… — Андрив затянулся трубкой. — В местечке Гротены Даугавпилсского уезда открывается средняя школа для латгальских детей, окончивших полную шестиклассную школу. Малоимущие, несостоятельность которых удостоверит волостное правление, освобождаются от платы за обучение. При школе будут открыты места ночлега для мальчиков и девочек».