Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Увидев Бергтала, Айна Лиепа перепугалась не на шутку. К счастью, господин обер-лейтенант был занят другими, и, когда он наконец огляделся вокруг, Айна была уже за дверью.

На лестнице она столкнулась с уборщицей Вонзович и ее дочкой. У девушки в руках был какой-то листок, и она рвалась по лестнице наверх, а уборщица ее тащила вниз, не замечая, что портит красивое платье дочки, которое с таким трудом справила ей.

— Пусти! Пусти меня, говорю тебе! — Темные глаза Елены Вонзович метали зеленые искры. Дочка простой уборщицы, скрывавшая свое неаристократическое происхождение, теперь на самом деле походила на разгневанную знатную особу. Строптиво закинув черную курчавую голову, она угрожающе замахнулась рукой.

— Не позволю! — все тащила мать дочку вниз. — Я поклялась инспектору ничего при посторонних не показывать. Ни одной плохой бумажки. Хочешь, чтобы пан инспектор наказал твою мать?

— Поклялась, — насмешливо протянула дочка. — А куда тем временем делись те, что раскидали листовки? Может, это дело рук Упениек или Спарок? Недавно они там вертелись.

— Господам инспектору или директору это сейчас в самом деле нести нельзя, — приняла Айна сторону матери. Какая наглая девчонка! Как она ведет себя с матерью, которая в ней души не чает, балует, как принцессу.

Нахалку надо поставить на место. Кому же, как не педагогу, заниматься воспитанием молодежи.

В школе Анне Упениек сразу пришлось разочароваться. После того как отец отсчитал в канцелярии господину с окладистой бородой и в золотых очках зеленые пятисотенные и желтые и коричневые бумажки помельче, всего тысяча триста двадцать семь рублей за обучение и расходы по общежитию, помог дочке поставить кровать, набить соломой спальный мешок и уехал обратно в Пушканы, состоялось первое знакомство Анны с одной из воспитательниц — заведующей интернатом. Назвать его приятным было трудно.

Анна застелила подушку белым льняным покрывалом. Когда она, наблюдая слоняющихся по комнате девушек, принялась складывать в тумбочку белье, к ней подошла дама в черном платье, с уложенными венком косами и тонкими, змеившимися усмешкой губами.

— Пуш-ка-нов-ка! — Название родной деревни Анны черная дама почему-то произнесла по слогам. Почти как рыскавшие в оккупацию по деревне немцы в поисках шпика, масла и яиц.

— Меня зовут Анна Упениек, — поправила она. И еле сдержалась, чтобы не бросить: «А вы кто такая?»

— Ладно, Анна Упениек! — рыжие глаза черной дамы сверкнули в сторону остальных девушек. Одна из них, казалось, едва не прыснула со смеху. — Упениек, у тебя есть какое-нибудь чтение? Книги?

— Несколько книг.

— Покажи! — Блеклые пальцы потянулись к Анниному узлу с еще не разложенными вещами. — География Латвии, грамматика, немецкая хрестоматия… Стихи Пушкина… — Проворно, как картежница карты, черная дама раскидывала Аннины тетради и книги. — «Джунгли»? Это у тебя откуда? А эта? Издание комиссариата просвещения!

— «Первые воспоминания детства маленького Андулиса» Плудона.

— Комиссарская книга!

— Так я ее в Даугавпилсе купила, в лавке «Голоса культуры», — попыталась оправдаться Анна.

— Не тебе учить меня! Эти штучки ты здесь брось. И что еще у тебя в узле?

Сопя, как заблудившаяся в комнате ежиха, заведующая интернатом перерыла белье девушки, обшарила тумбочку и затем, кинув ехидный взгляд на остальных девушек, распорядилась, чтобы те сразу дали новенькой работу на кухне.

— Учительница, я отведу ее, — вызвалась маленькая брюнетка с необычным для латгалки продолговатым, худощавым личиком. — Сегодня мое дежурство.

— Розга теперь долго будет пакостить тебе. Потому что ты отбрила ее, — предостерегла дежурная, предварительно назвав себя: Аполлония Вилцане, ей уже шестнадцать, она из окрестностей Калупе, где мать, вдова, слывет знаменитой ткачихой. В школу пришла с удостоверением о бедности и потому не платит за обучение. — Мы, старые ученицы, Розгу знаем как облупленную. После инспектора Тилтиня — самая вредная. Тилтиня в сундучке Спарок обнаружила красную косынку и пилила ее за это с утра до вечера. Пока не поймала на мужской половине парня за чтением «Последних новостей». Сейчас она от Спарок отстала, зато не перестает донимать парня. Так что ты держи язык за зубами! Скорее отвяжется.

На кухне Анна наслушалась немало наставлений: когда можно ходить сюда воду кипятить для чая и готовить, когда в помещение рядом, к ларям с провизией, а когда нельзя никуда.

— Чтобы с мальчишками не водилась и, упаси бог, не посмела заглянуть в господский чулан. И чтоб не пыталась скрывать что-нибудь.

— Скрывать? — удивилась Анна. — Чего тут скрывать-то?

— Не говори, — многозначительно протянула Вилцане. — Господа поговаривают про заезжих из России. Которые большевистские сочинения и листовки завезли. Возможно, и школьников смущать будут.

— Стало быть, из России листовки эти?

— А ты не знала? — Вилцане сделала большие глаза. — Откуда же еще? Мой дядя на границе что-то строит. Начальник ему все это рассказал.

— Стало быть, дяде начальник рассказал? Тогда уж точно. — У Анны прямо язык чесался бросить что-нибудь язвительное, но она сдержалась.

Пока осмотрели все, расставили кружки, миски, сковородки и все остальное, Вилцане успела затопить сложенную для нужд бывших слуг имения плиту с шестью отверстиями для кастрюль, широкую, как семейную кровать, и расставила на ней в ряд чайники и котелки с водой.

— Хочется выучиться, — чуть погодя снова заговорила она. — Чтобы в Даугавпилс или Резекне попасть. Мать говорит, что деревня или здешнее местечко могут засосать человека, как болото.

— Ну, конечно… — Анна прикинула, что зимой на этой кухне не очень-то будет приятно: входная дверь вся в щелях, у кухонного окна половина стекол выбита, вместо них — заплаты из фанеры, содранной с товарных ящиков вместе с затейливыми иностранными надписями. Но главное — неприютно: низкий потолок потемнел, стены, видно, не обметали годами. А пахнет… совсем как осенью в деревенском предбаннике, когда там варят свиньям увядшие овощные листья. Запах источал, казалось, и придвинутый к стене длинный стол, зиявший пустотами там, где следовало быть ящикам. На кухне появились две девушки. Полнотелая высокогрудая брюнетка и тоже темноволосая, но болезненная худышка. Обе во всем покупном. На худенькой блузка с кружевным воротничком и отделанными белым рюшем рукавами, как у шведского короля Густава Адольфа на картинке в книге.

— Так вот какая эта новенькая! — Меньшая высоко вскинула дуги узких темных бровей. Надменным взглядом окинула Аннину домотканую юбчонку, старомодные великоватые туфли. А полнотелая даже не удостоила Анну взглядом. Белое, точно выточенное из кости, лицо не дрогнуло. Почти не раскрывая рта, она бросила: