Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Позавтракав, Анна Упениек поспешила наверх. Первый «б» класс помещался в северной части коридора. Тут все двери обозначены цифрами и буквами, так что заблудиться невозможно.

Класс не очень просторен. Его освещают два окна. Двенадцать парт поставлены в два ряда: один вплотную к внешней стене, другой почти касается дверей. Между партами до того узкий проход, что взрослому человеку пробраться по нему можно только бочком. Учительский столик прямо втиснут между скамьями и классной доской — прямоугольной черной плоскостью без рамы.

По сравнению с коридором и классом для вечерних занятий потолок казался здесь очень низким. О восемнадцатилинейную керосиновую лампу с шляпообразным абажуром из белой жести более рослый человек запросто мог бы стукнуться головой. Голые, побеленные известкой только около доски стены, поближе к дверям прикреплены два листка: расписание уроков и список учеников.

Чести прийти первой она все же не удостоилась. На третьей скамье, у окна, склонившись над тетрадью, сидела девушка, та самая, что сопровождала вчера на кухне пани Селицкую, у дверей — белокурый Пилан с водянисто-голубыми глазами и смуглый мальчик явно еврейского типа.

— Доброе утро! — Анна остановилась в дверях, переложив тетрадки и письменные принадлежности из правой руки в левую.

— Доброе утро, — ответили мальчики.

— Где мне тут сесть?

— Как сказать… — Смуглый мальчик встал в проходе между партами. — У нас всего восемь свободных мест. На трех последних партах, еще одно у окна и одно во внешнем ряду, спереди.

— Сяду где удобнее. — Она стала пробираться к окну, к месту, что было за Вонзович.

— В этом ряду сидят только те, кто принят в патриотический кружок. — Шустро, как белка, обернулась Вонзович.

— Аристократы… — бросил смуглый мальчуган.

— Не лапотники, конечно!

— Принят… Аристократы… — растерялась Анна. — Как это понимать?

Распахнулась дверь, в класс вошли девушки из интерната. И по брошенному ей Спарок взгляду Анна мгновенно почти все поняла.

— Сяду все же на внешней стороне. Где тут свободное место?

— Рядом со мной, — отозвалась маленькая Вилцане.

Анна, конечно, охотнее села бы рядом со Спарок, но и эта пришибленная девчонка была ей куда милее каких-то аристократок, двух из них — пани Селицкую и Елену Вонзович — она вчера уже успела достаточно разглядеть.

Белые высокие двери класса теперь отворялись беспрерывно. Ученики шли один за другим, как из исповедальни после большого отпущения грехов. Здоровались кому как больше нравилось и собирались около первых парт, на которых лежали раскрытые книги с учебным материалом первого урока. Книг всего было пять, из них четыре — в общем пользовании, а одна, на аристократической половине, — у долговязого мальчугана с большим обрюзгшим лицом. Он склонился над ней, словно чтобы уберечь ее от свисавшей с потолка облупившейся известки.

— Бронислав Райбуц… — шепнула Вилцане. — Вечно он так. Отец у него большая шишка: начальник Экономического общества, у них своя мельница.

Первым был урок математики, ее преподавал благодушного вида старичок с седой бородой. Вначале многое из того, что он говорил, Анна не понимала — остальные за неделю уже как-никак успели уйти вперед. Видно, учитывая отставших, вроде нее, математик повторил ранее пройденное, указал, где что выучить, и не поскупился при этом на остроумные замечания в адрес тех, кто вдруг почему-то завертелся. Анне он понравился.

Хорошее впечатление произвела также молодая учительница с грустными темными глазами, которой немало пришлось потрудиться, прежде чем успокоить откашливавшихся и покряхтывавших на аристократической половине учеников. Но девушки бедной половины учительницу, объяснявшую немецкие вокабулы, видно, считали своим человеком. Помогали ей, насколько это в данных условиях было возможно, навести порядок и, если учительница спрашивала что-то, с готовностью поднимали руки.

Урок латышской литературы, напротив, изобиловал неприятными минутами. Полная учительница, со странной, напоминающей копну сена прической, говорила быстро и громко. Спрашивая урок, тыкала в ученика пальцем и не брезговала язвительными замечаниями, если кто-нибудь отвечал не совсем так, как ей хотелось. Учительница латышского языка была особенно нетерпима к латгальскому акценту некоторых учеников, который ее просто раздражал. Она суровела, насмешливо поправляла произношение и, жестикулируя, разъясняла значение народной культуры, культурного языка и какое несчастье угрожает в будущем народу от того, что недоразвитые люди стремятся приравнять себя к интеллигентам. Будь воля обер-учительницы Лиепини, она последовала бы призыву отца латышской словесности Старого Стендера: «Пахарь, оставайся за своим плугом!»

Пока Лиепиня излагала свои наставления, в классе стояла такая тишина, что слышно было, как трется об окно гнущаяся на дворе ветвь дерева.

Трудно сказать, как кто из учеников относился к высказываниям учительницы, но производимое на каждого впечатление выражалось всеми одинаково — молчанием.

После большой перемены в класс вошел коренастый мужчина с негнущейся, будто к ней привязана была палка, спиной и квадратной головой — инспектор школы Биркхан.

Усевшись за столик, он долго тер носовым платком руки, недовольно наблюдая застывших в тревожном ожидании учеников, затем открыл какую-то пухлую книгу, потом — тонкую, узкую тетрадку и, снова взглянув исподлобья на класс, воскликнул:

— Адалберт Зустрынь! Расскажите о пирамидах фараона Хеопса!

Поднялся сосед Бронислава Райбуца. Здоровяк с блестящими, гладко зачесанными волосами.

— В честь бога и в назидание людям великий властитель Древнего Египта начал строить огромную гробницу — пирамиду.

— Вот, вот, — инспектор поднял короткий, как обструганная затычка палец, — до рождества Христова и в честь бога. Садитесь! А теперь, как строил пирамиду фараон Хеопс, расскажет Гирш Плакхин.

Плакхин — смуглый еврейский мальчик.

— Хеопсова пирамида — это огромных размеров сооружение из каменных глыб геометрической формы, в семьдесят две сажени высотой. Пирамида заложена из более чем двух тысяч трехсот каменных глыб. Ее строили десять тысяч рабов, которых фараон гнал на работы, — мальчик говорит без запинки, на чистом латышском языке, лишь с едва заметным акцентом, когда произносит звук «х».

— Хе, хре, Хреоп… — Инспектор захлопал ладонью по столу. — В школе свободной Латвии надо уметь говорить по-латышски, а не по-палестински. Это гимназист должен помнить прежде всего. Садись! Мария Геркан, расскажи ты!

Анна уже толком не слышала ответа девушки. Возмущенная грубостью Биркхана, она прикусила губу. Как так можно! Насмехаться над произношением. Разве Плакхин не рассказал все как по писаному? Она в недоумении обернулась: как, мол, другие?