Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Помалкивай! — ткнула ее в бок Вилцане.

Инспектор и в самом деле уже смотрит на нее недовольными глазами и, словно прожевывая что-то жесткое, двигает губами. Анну бросило в жар. В первый же день не попасть бы в историю.

Но на сей раз буря ее миновала. Инспектор что-то пробурчал, перелистал толстым пальцем в открытой книге страницу и принялся монотонно читать материал следующего урока.

На последнем уроке дама в черном жакете мужского покроя и в золотом пенсне учила произносить английские слова. Вошла вместе с аристократами — они еще задержались в коридоре и после звонка, — обождала, пока они все расселись по своим местам, и, прохаживаясь между партами, медленно, с равномерностью тикающих стенных часов диктовала: «дзе тейбл, дзе деск, дзе пен».

— Ну, новенькая! — Учительница остановилась перед Анной, и пушкановская девушка уловила не знакомый ей доселе острый, приторный запах. — Анна Упениек, тебе придется как следует поработать. Энд понять, что английский язык — язык мировой культуры. Скажи «дзе»!..

Это Анне, разумеется, не удалось. Учительница рассмеялась, аристократы у окна — тоже.

— В первый же день попотела? — дернула после урока Анну за блузку шустрая Спарок. — Это, милая, только цветочки. Тебе еще зададут жару отец Ольшевский и химик.

— Никак не пойму, какое право они имеют так вести себя с учениками… — взволнованно сказала Анна. — Разве можно так учить?

— Все будет хорошо, — вмешался Гирш Плакхин. — А книгами я тебе помогу. Отец купил мне в Риге все, что надо. Приходи с утра на час раньше! Если очень понадобится, останусь и после обеда. Но только, если очень понадобится. Старик у меня строгий.

За неделю Анна Упениек полностью освоилась в новых условиях. С каждым днем она все больше понимала, что еще недавно представлявшаяся ей в Пушканах высшая школа ничего общего с гротенской гимназией не имеет. Казалось, ее опять обманули, как тогда, еще маленькую Аннушку, когда ей за то, что пасла хрюшку, обещали, что она поедет в гости к сестре матери, в Варкавскую округу. Ее будили вместе со взрослыми пастухами, она мокла и зябла под дождем, в полдень бегала на луг Пекшана рвать листья одуванчиков, а ей не переставали расписывать красоты чужой волости. Осенью она добралась до них. И попала в полуобвалившуюся лачугу с окнами, наполовину заложенными мешками с соломой, за столом ей тоже почти ничего не перепадало: хозяйка, сестра матери, заставляла присматривать за свиньями, так как пастушка — ею была бабушка — хотела присутствовать при разговорах дочерей.

Здание школы тоже оказалось совсем не таким, каким представляла его себе Анна. Это, правда, замок. По словам людей и издалека он истинный красавец. Величественно белеет на вершине холма и, сверкая среди большого парка, виден далеко окрест. Прекрасный удалец в зеленом наряде. По сравнению с ним дома внизу, в городке, кажутся серыми кочками.

В замке с полсотни покоев. На его зубчатую башню в полночь выходит поющая дева. Солнце постоянно играет в его бесчисленных окнах. Знойным летом в нем прохладнее, чем под вековыми деревьями. Со стен залов на тебя смотрят прекрасные дамы и благородные рыцари, а с наступлением сумерек, когда на землю опускается ночь, со сводов замка золотым дождем льется свет.

Замшелые подвалы, из которых ведут подземные ходы, хранят сказочные богатства, свитки с непостижимо глубокой мудростью, собранные толкователями мировых загадок. Их тайны еще не раскрыты. По преданию, их разгадает благороднейший и чистейший сердцем юноша, который проведет в замке трижды три года подряд.

Анна знает, что все это — отголоски далекой легенды, красивых преданий. И все-таки, проходя через ворота гротенского замка, которые своими столбами как бы упираются в облака, она поначалу испытывала еще никогда не изведанное сладостное чувство. Она, деревенская девушка, будет впредь жить и учиться в этом чудесном королевстве.

А каким этот красавец был на самом деле?

Мрачным, неприветливым. Зачахнуть в нем можно. Высокие печи, казалось, сложены лишь для вида, а не для тепла. Сквозь узкие, как щели, окна проникает неяркий, сумеречный свет. Стены в классах голые, в пятнах, как в прихожей волостного правления; учебные кабинеты бедные. В некоторых из них только и есть что два дощатых стола, несколько скамеек; где-то чучело совы на полке, где-то модель насоса или конденсатора, а где-то штатив с измерительными трубками да несколько таблиц с надписями на польском и немецком языках.

Книгохранилище, о котором Анна в Пушканах мечтала больше всего, уместилось бы в суме бродячего коробейника, но и оно недоступно, так как школьной библиотекарше, заведующей интернатом, обычно некогда отпереть после обеда белый полированный шкаф в гардеробной. Тилтиня постоянно чем-то занята и никак не выкроит время на выдачу книг.

Учителя? Даже учительницу немецкого языка и рисования Лиепу и математика Штрауха не сравнить с учителем Пусбарниеком из Пушканов. Тот с детьми всегда разговаривал душевно, а эти обращаются словно из-за стеклянной стены. Ты видишь их, слышишь, но в душу их слова не западают.

Да что — в душу… Разве инспектора Биркхана, или Креслыню, Тилтиню, Лиепиню, или химика Трауберга и ксендза Ольшевского, спрашивающего по вторникам и четвергам заповеди, библейские притчи и всякие таинства, интересуют души молодых людей? Целых полчаса Трауберг гонял Анну на уроке химии, учил брать и ставить на место пробирки, а к ее вопросам об определении валентности химических элементов оставался глух.

— Упениек, опять ты зажала пробирку в кулаке, как мужик трубку! Только остается начать попыхивать ею. Настоящая культура тебя еще и не коснулась! Я тут теряю с тобой свое драгоценное время, а тебе это, что коту в басне Крылова: «Васька слушает да есть». И не перебивай меня, пожалуйста, вопросами! Прежде всего выполняй то, что тебе говорят. Не забывай, что ты в гимназии!

В гимназии… Ты учишься в гимназии! То же твердит и ксендз Ольшевский, хотя с гимназистами он ведет себя так же, как со стариками богомольцами в церкви.

Вот с тем же Андрисом Пиланом. Мальчик любознателен, учится с усердием. Все, что говорится на уроке, вызубривает до мельчайших подробностей, по утрам не допьет свой брусничный чай, только бы лишний раз успеть перечитать заданное. На редкость наблюдательный. Но господина Ольшевского это мало интересует. Расскажет что-нибудь из святого писания, затем кивнет Пилану, чтоб вышел вперед, и спросит: «Кто есть истинный христианин? Что такое таинство зачатия?» — и только мальчик ответит, как ксендз забудет про него. Продолжит рассказ про Иону во чреве кита, об истреблении Содома и Гоморры и о нищем Лазаре и даже не взглянет на стоящего перед его столиком, спиной к доске, подростка. В рыжеватом пиджачке, сшитом сельским швецом, с полами разной длины, в льняной рубахе и залатанных башмаках, в которых его ноги как два поставленных рукоятками вверх молота. У Андриса на лице отчаяние: не сможет записать рассказываемое ксендзом.