Янис Ниедре - Деревня Пушканы

И инспектор, и интернатская начальница делят учеников по достатку родителей. Креслыня и Лиепиня никогда не обратятся к отпрыску богача иначе, как на «вы» или по имени в уменьшительно-ласкательной форме. А таким, как Вилцане, Пилан, оба белоруса и она, Анна, они скажут просто «ты» или же назовут их по фамилии. Учитель не поможет тебе справиться со смущением там, где и слепому видно, что ты растерялся и достаточно одного-двух доброжелательных слов, чтобы ты бегло все ответил. Ведь им это ни к чему. Ведь ты не их круга. Старый Штраух и Лиепа, правда, не такие. Но они общего настроения не определяют. Даже в школьном быту. Когда кое-кто из воспитанников захотел помочь Пилану со съестным, это стало известно педагогам. Коммуну создать вздумали, что ли? Коммуну в национальной школе! Когда Штраух с Лиепой стали уверять, что воспитанники ничего предосудительного не затевали, инспектор и почти все педагоги настаивали на своем. Какая низость, какая явная низость! Стыдно за воспитателей, которые решаются оправдывать подобное!

Дело Пилана все же завершилось благополучно, никто из затеявших общее питание не пострадал, а Андрису стали отпускать похлебку на директорской кухне за счет каких-то благотворительных или особых директорских средств. Но после этого учительница Лиепа несколько дней ходила мрачная и даже не улыбнулась, когда белорус Петр Федоров на уроке немецкого языка оговорился: назвал Мефистофеля Местифофелем.

— Вправили ей мозги, вот и ходит как брошенная милашка, — посмеялась на перемене Вонзович.

— Милашка-то милому писульки в карман сует, да еще святой прикидывается, а учительница Лиепа тут ни при чем, — утерла Геркан нос нахалке. — Не думай, что тут все слепые! Думаешь, не видим, как ты за Адалбертом Зустрынем бегаешь?

— Быдло, пся крев! — завизжала Вонзович и кинулась к Геркан, как бешеная кошка. — Я тебе…

Вонзович остановили. Аристократы вместе с пани Селицкой утащили ее, предотвратив стычку. Но случай с Геркан обострил и без того натянутые отношения между аристократами и неимущими, разъярил пани Елену. Теперь она где только могла глумилась над второскамеечниками и их заступниками среди учителей. Стала наушничать Тилтине, какие песни поют девушки, когда не слышат учителя, и куда забираются читать запрещенные в школе «Последние новости» или «Новое слово».

— Я ее в темном углу отколочу! — рассердилась Анна, узнав, что по вине Вонзович Федорова за чтение газеты повели к директору. — По-нашему, по-деревенски! Чтобы целый месяц с синяками под глазами ходила!

— За это тебя из школы выгонят, — бросил Плакхин.

— Я здесь все равно ничему хорошему не научусь. Разве нам тут знания дают? Были бы настоящие учителя, была бы трудовая школа.

— Трудовая школа? Что ты знаешь о ней? — карие глаза Гирша загорелись.

— Кое-что знаю… — Про трудовую школу она вообще-то выпалила сгоряча. О ней говорили в советское время, соображая, чем бы заменить обучение старых господских времен, мракобесную муштру, описанную Судрабом Эджусом в «Шальном Дауке».

Учебные заведения советского времени Плакхина уж очень заинтересовали. И только Гирш оставался с Анной наедине, парень начинал задавать коварные вопросы. Чему училась Упениек в советское время? Какие прочитала книги? Читала ли также «Оправданных» Лайцена? Почему, по ее мнению, Лайцена считают тенденциозным писателем?

Анна встревожилась. Это все неспроста. Такое не каждый спросит. Расспросы Плакхина как-то перекликались с ее беседами прошлым летом с Донатом Сейлисом и Викентием. У нее порою прямо язык чесался спросить: «На что тебе все это?» По уже приученная к сдержанности, она спокойно ждала, что же будет дальше.

В воскресенье после полудня в доме гротенских пожарных опять показывали кино — сцены из чудесной жизни богоматери Марии. В католическом молодежном журнале «Солнышко», отдельные выпуски которого всегда валялись в мужском и женском интернате, фильм очень хвалили, и ксендз Ольшевский рассказывал о нем в классе гораздо обстоятельнее, чем о божьих людях Ное, Лазаре и других.

Из восторженного рассказа святого отца следовало, что школьникам горячо рекомендуется посмотреть фильм, и поэтому учительница Тилтиня повела воспитанников интерната в кинозал. У пожарного сарая их поджидали ученики, живущие в городке, среди них и Гирш Плакхин. Дав Анне понять, чтоб она чуть задержалась, пока заведующая интернатом не проберется с пачкой билетов к контролеру, Гирш так ловко увлек ее за угол дома, что ему мог бы позавидовать любой похититель невесты из старообрядческой деревни.

— Тихо! — прошептал он, потащив ее за руку по закиданным капустными кочерыжками и увядшей картофельной ботвой огородам. — Только не отставай. Там будет поинтереснее, чем смотреть на эти бесплотные небесные силы. Если хочешь знать, так в этих фильмах святых играют девицы весьма сомнительного поведения и такие же актеры. Моему брату попался немецкий иллюстрированный журнал, в котором все это подробно описано. Ты не смотри на меня совой, я ничем плохим прельщать тебя не стану! Только о том, что ты увидишь и услышишь, никому ни слова. И в школе — тоже!

Они зашли в рабочий домишко на набережной Даугавы. Тут пахло щами и сушившейся обувью. Забитые всякой рухлядью сени, в комнате — печь с плитой, стол, подоконники уставлены цветочными горшками, широкая кровать в углу, сундук, скамейка вдоль стен напомнили Анне о крестьянском жилье в Пушканах.

В комнате они застали двух мальцов в темно-синих блузах, не то учеников какой-то мастерской, не то железнодорожников, продавщицу гротенской книжной лавки Пранусе и полную девицу из второго класса, о которой поговаривали, что из-за больной матери она вынуждена бросить школу. Познакомив Анну со всеми, Плакхин вышел из комнаты и чуть погодя привел с собой кареглазого парня лет двадцати пяти в сером городского покроя пальто.

— Товарищ Антон нам расскажет сегодня о последних событиях у нас и за границей, — сказал Гирш.

— Я для начала предложил бы кое-что прочитать. Например, отрывок из романа Андрея Упита «Северный ветер». — Парень достал из внутреннего кармана пальто завернутую в серую бумагу книгу.

— Может быть, кто-нибудь из присутствующих уже читал «Северный ветер»? Или хотел прочесть, но ему что-то помешало… — И он почему-то повернулся к Анне. — «Северный ветер» — большое событие в латышской культурной жизни. Думающая молодежь не может пройти мимо него. Хоть автор романа и повествует о прошлом, он все же говорит о нас, о сегодняшнем дне. В Латвии опять наступила суровая духовная и политическая зима. Все светлое, все весеннее подавлено. Кое у кого сердца скованы льдом. Нужны слова художника, чтобы растопить застывшую гору. Чтобы люди поняли: солнце свободы ушло не навсегда. После Райниса Андрей Упит самый крупный латышский писатель. За революционную деятельность буржуи бросили Упита в тюрьму. Власть черного воронья жаждала крови писателя. Но реакционерам был дан мощный отпор трудовым народом, палачи испугались. Андрей Упит вышел на свободу. И принес нам из тюремной камеры созданный там роман. Убедительное доказательство непобедимости трудового народа. Степинь, — товарищ Антон подал книгу одному из мальцов в синей блузе, — прочитай, пожалуйста, отмеченные страницы!