Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Оказалось, что теснее других с отступниками веры связана учительница гимназии Айна Лиепа. Поэтому блюстители буржуазных порядков пытались ее образумить.

Первый урок Айне попытались преподать на почте, куда она зашла за выписанными «Латвийским вестником» с литературным приложением и очередной тетрадью «Иллюстрированного журнала». Выдав посылку, почтарка, которая обычно притворялась более занятой, чем сам лысый почтмейстер, неожиданно обратилась к ней:

— Должно быть, учительница уезжать собирается?

— Почему вы так решили? — удивилась Айна.

— Вы идете в свидетели к Пурене и Салениеку из шестиклассной школы.

— Ну и что с того? Ведь они женятся.

— Женятся? — Почтарка сделала большие глаза. — Где же они венчаются?

— В отделе гражданских актов.

— В отделе гражданских актов. Тьфу! В таком случае, цыгане тоже женятся…

— Вы, очевидно, живете средневековыми представлениями, — рассердилась Айна. И отрубила: — Во Франции и в других культурных странах гражданские акты существуют уже не одно десятилетие. И тех, кто женится в отделе гражданских актов, ни один культурный человек цыганами не называет. В культурных странах у людей не такие цыплячьи мозги, как у некоторых наших контористок.

Вот так. Не станешь в другой раз совать нос куда не надо.

На Большой улице возле лавки Айна встретила госпожу Тилтиню, и Розга ни с того ни с сего принялась осуждать гражданский брак.

— В городе две горячие головы решили сойтись без церковного благословения. Говорят, вы пойдете свидетельницей. Если это правда, будьте, коллега, все же благоразумны, откажитесь, пока не поздно. Я как христианка от души советую вам это. Не срамите себя и заодно — других!

«Зазнайка, — рассердилась про себя Айна. — Нашла, к кому с советами лезть».

Поскольку ей это сказала Антония Тилтиня, то она уже через минуту забыла об этом. Сегодня она свободна и опять станет к мольберту. Уже давно у нее перед глазами стояла одна жанровая сценка. В зеленых, сочных тонах. Когда уроки в школе кончились, к ней неожиданно заявились гости — учительницы Лиепиня и Креслыня.

— Мы так просто, шли мимо, — защебетала Аделе, расстегивая ворот крапчатой шубы. — Захотелось подышать свежим воздухом. Там, наверху, в каменных стенах, иной раз находит меланхолия. А здесь, на просторе и свободе, просто упиваешься жизненным эликсиром. Мы шли, очутились в этом прелестном уголке и вдруг вспомнили стихи Акуратера:

И вспомнили, что тут, рядом, живет наша дорогая коллега, художница наша… — Лиепиня сложила губы в слащавую улыбку. — Решили проведать. Вы, надеемся, не сердитесь за то, что мы так ворвались в ваше святилище…

— Конечно, нет… Пожалуйста, коллеги… — Айне ничего другого не оставалось, как притвориться любезной хозяйкой.

— Вы, видать, живете как настоящая художница. — Креслыня скинула шубу и, сверкнув пенсне, окинула взглядом комнату. Бегло-бегло, только зазмеилась золотая цепочка, свисавшая от стекол к уху. — Вери интерестинг так жить. Богемной жизнью.

Для Айны не остался незамеченным подтекст слов Креслыни. Но она и виду не подала, что уловила его.

— Можно предложить коллегам по стакану чаю?

Они уже отобедали, а время файвоклока еще не подошло, но было бы невежливо обидеть гостеприимную хозяйку. Поэтому — спасибо, огромное вам спасибо. Они, правда, зашли лишь на минутку, только на минутку…

— Коллега, мы слышали, вы на свадьбу собираетесь? — заговорила Лиепиня, позвякивая в стакане ложечкой.

«Вот оно что! А я себе голову ломала, с чего это они вдруг заявились».

— Собираюсь. А что-нибудь случилось?

— Нет, ничего не случилось. Но разве учителка шестиклассной школы подруга педагогу гимназии? Разве вас это не шокирует, милая коллега?

— В самом деле, мисс Лиепа. — Под заерзавшей Креслыней затрещал стул. — Оф корс, это может повредить вашему престижу.

— В каком смысле? — продолжала Айна притворяться наивной.

— Да вы что, коллега! — Шея и щеки Креслыни пошли красными пятнами, будто их ущипнула невидимая рука. — Вам как латышке, как представительнице столичной интеллигенции не к лицу с латгальцами водиться, с людьми, которые ниже вас. Коль скоро наше общество поделено на сословия, то мы обязаны с этим считаться.

— К тому же избранник Пурене откровенный безбожник, — поддержала Лиепиня. — А безбожник — это то же, что враг государства. Большевик. Все неверующие водятся с большевиками. В предпоследнем номере «Стража Латвии» есть статья об этом. Арестованные в Резекне учителя тоже проповедовали безбожие. У них это уж так заведено — начинать с чего-то невинного.

— А среди верующих преступников разве не бывает? — спросила Айна.

— Фи, коллега, как вы можете так говорить?

— Я в том же «Страже Латвии» читала, что французский убийца женщин Ландрю был фанатически религиозен. До и после каждого убийства он молился, заказывал мессы.

— Коллега Лиепа, — полная фигура Лиепини заколыхалась, как загружаемая лодка, — с религией шутить нельзя. Религия для человека все. Она даже дополняет науку — тем, чего науке не хватает. Человек живет полноценной жизнью, только когда он религиозен. Он тогда живет умиротворенно, чисто, с внутренним сознанием.

— Так ли это? — Учительница рисования не могла больше сдержать себя. Назойливость этих жриц морали раздражала. — Думаю, что религия для каждого человека является вопросом личного убеждения и вмешиваться в это другим не следует.

— Вот как? — Обе враз звякнули ложечками. — Не следует? Значит, мы вмешиваемся… Спасибо вам, коллега! Не будем больше вмешиваться! Только как бы другой не вмешался, высокопоставленней, чем мы.

И другой вмешался. На следующий день, еще до уроков (Айна не успела разложить тетради), к ней подошел ксендз Ольшевский.

— Доброе утро! Как живем?

— Спасибо. Как когда: иной раз получше, иной раз похуже.

Ответ, конечно, был не самым удачным. Но это Айна Лиепа поняла лишь потом, когда ксендз, потирая пухлые, словно намоченный в молоке хлеб, руки, наклонился к ней.

— Жить лучше или хуже — это не от нас зависит. Тут человеческий ум бессилен. Не в силах человека противостоять порядку, предопределенному всевышним. Все решает всевышний. — И затем вдруг ни с того ни с сего спросил: — Скажите, дитя мое, когда вы в последний раз были на исповеди?

— На исповеди? — удивленно переспросила Айна. — Я, досточтимый отец, лютеранка. Я не принадлежу к католической церкви.

— Прошу простить меня. — На полном лице ксендза промелькнула слабая улыбка. — Я в самом деле запамятовал. Однако позвольте напомнить: вы работаете в Латгале, учите латгальскую молодежь. И латгальской католической церкви не безразлично, какая у учителей душа, как они берегут источник истинной правды. Все население Латгале подчиняется воле святого римского отца. Вы понимаете меня, барышня?