Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Я привыкла перед сном читать, — объяснила Несауле, поймав взгляд Айны. — Вопреки наставлениям врачей. Врачи почему-то считают, что от чтения в постели страдают не только глаза, но и память. Я с гимназических лет всегда читала лежа и ни на глаза, ни на память не жалуюсь. Точно так же мой зять, профессор Кепшан. А сколько знаменитых писателей, композиторов и мыслителей изображены полулежа с книгой в руках! Причуды эскулапов это, и только! Как у людей всякой профессии. Не правда ли?

Несауле расставила на круглом столе посуду, выплыла в прихожую и вскоре вернулась оттуда с массивным, пузатым кувшином из белого металла; предложив гостье сесть за письменный стол, она сказала:

— Я ненадолго отлучусь… Буквально на две минуты. Не беспокойтесь, пожалуйста! Чувствуйте себя как дома. Ведь вы не обидитесь, если я похлопочу по хозяйству…

Почему же все-таки Несауле так любезна с ней? Айна подошла к книжной полке. К той, над которой висели портреты Аспазии и Райниса.

Тут оказались все уже знакомые ей книги обоих поэтов. В небольших довоенных и нескольких недавних изданиях. Преимущественно на шероховатой бумаге, в серых обложках, со скромными титулами. Рядом — роскошные издания немецких авторов: Гете, Шиллер, Лессинг, Уланд, Густав Фрейтаг. И желтые одномарковые томики Улленштейна. На полке вблизи окна несколько книжек Георга Брандеса о мировых писателях, несколько изданий французских авторов, тома истории мира и истории культуры и еще жизнеописания замечательных людей. Все больше — о женщинах. Видно, Несауле интересуется женским вопросом.

— Что-нибудь нашли на свой вкус? — спросила вернувшаяся хозяйка. — Поищите, поищите! Я в выборе книг не сектантка. Интеллигентный человек должен быть в курсе всех направлений, всех теорий. К тому же мы, латыши, живем на перепутье востока и запада. И хотя мы по своему психическому складу и устремлениям близки к западной жизни, нам не следует игнорировать и другой полюс. Надо знать и то, что происходит там. Я, знаете ли, читаю книги всех направлений. Философию Маркса нахожу малоинтересной. А теперь прошу к столу! После обеда я обычно выпиваю стакан чаю. Вы не откажетесь составить мне компанию?

Айна не отказалась. Приятно посидеть за накрытым сверкающей скатертью столом с красивой посудой. Тоненькие, как цветочные листья, фарфоровые чашечки, изящные чайники, граненое стекло, какое Айна видела лишь раз, когда ходила к Аронсону просить составить ей протекцию в министерстве просвещения.

— Подарок матери, — указала Несауле на посуду и блестящими щипчиками взяла из сахарницы кусок синеватого, как лед, рафинада. — Когда я повздорила с отцом и братьями и ушла жить самостоятельно, мать отдала мне это для моей квартиры. «В счет приданого…» Решила, должно быть, что у моего ухода романтическая подоплека. Ничего не поделаешь. Уж такие они иной раз бывают, наши мудрые милые матери. Ваша мамочка здорова? Вы, конечно, тоже счастливы, что живете своим умом. Да вы не стесняйтесь, бога ради! Всегда лучше, если обособишься в своей сфере. И для тебя, и для твоих близких. Что касается меня, моей самостоятельной жизни, то открою вам секрет: я решила создать клуб интеллигентных женщин. Вроде салонов видных дам за границей. В таких салонах мне довелось побывать, когда я училась в Геттингене. Это необыкновенно интересно. Собираются художники, литераторы, общественные деятели, ведут за стаканом чая оживленные беседы. Обо всем, чем интересуется общество. И после этого уже незачем рыться в журналах, в ежедневной печати. В Латвии слово «салон», разумеется, не звучит. Отдает балтийской неметчиной. Поэтому, кажется мне, правильнее было бы открыть не салон, а клуб. И именно в Гротенах, в городе захолустной окраины нашего государства. Тут немало представителей столичной общественности. Как вы смотрите на это? Помещение нам предоставят в новом заведении «Ливония», его директор, госпожа Зустрыня, охотно пойдет Нам навстречу. Вы согласились бы участвовать в этом, не правда ли? Я все же нетактична. Ведь я знаю, что у вас огорчения личного характера, неприятности. Я вас понимаю. Двое влюбились друг в друга, и вы как художница хотите помочь им, а наш ксендз и господин директор поступают грубо. Знаете что, милая коллега, вы в этом деле положитесь на меня! Я все устрою.

— В самом деле?

— Из школы вас не выгонят. Единственно, в одном вам придется пойти навстречу господину Приеде.

— Надеюсь, что…

— Безусловно! Ваше чувство чести не будет задето. Быть может, придется сделать реверанс в сторону дирекции. Мужчины капризны. А своей знакомой посоветуйте с церемониалом повременить. Пока спадут великие, так сказать, воды.

— Какая вы добрая! Еще никто тут со мной так душевно не разговаривал. Сердечное вам спасибо…

— Не за что, коллега! Совершенно не за что. — Несауле улыбнулась. Но она сидела на свету, и видно было, что улыбка деланная.

К Пурене Айна уже не попала. Дверь комнаты учительницы оказалась запертой. После настойчивого повторного стука отворилась дверка рядом, и из возникшего грязно-желтого угла света раздался сиплый мужской голос:

— Там никого нет.

— Вы не скажете… — начала Айна, но мужчина оказался неразговорчивым. Щелкнув обшарпанной оковкой, дверка захлопнулась, и Айне ничего другого не осталось, как спуститься на ощупь вниз.

В конце лестницы ее уже дожидалась домовладелица пани Будгинская. Не услышала бы Айна сухого хрипа пани, то прошла бы мимо, не заметив ее. Хилое пламя коптилки в руке Будгинской толком не освещало даже лица хозяйки.

— Почему пани шумит в моем доме?

— Я хотела повидать Марию Пурене.

— У меня в доме можете ее не искать. Женщине, у которой жених арестован полицией и к которой ходит жандарм, в христианском доме не место. Я, слава богу, происхожу из порядочной семьи. Ни мой дед, ни мой отец никогда под судом не были, и я тоже хочу прожить свой век без земного суда. С меня хватит очистительного огня в день Страшного суда.

— Мария в полиции? — Айна толком не поняла смысла хозяйкиных слов. — Ее задержали?

— Задержали ее или не задержали, это не мое дело. — Хозяйка чуть не ткнула коптилкой Айне в глаза. — С меня хватит и того позора, что полиция в доме шляхтича Будгинского ищет преступников. Хватит! О господи, о господи! Пречистая царица небесная! Какой порядочный чиновник захочет теперь снять у меня комнату? Кто возместит мне убыток? Вы, барышня?

После этого Айна вынуждена была как можно скорей исчезнуть. Стоит Будгинской заговорить о мирских делах, то остановить ее словоизлияния может лишь зовущий на мессу колокол.

Но Айну взволновало не это, а то, что Пурене и ее жениха как государственных преступников увели в тюрьму. И именно за то, от чего она всегда старалась держаться подальше. За политику. Что же будет с ними теперь?