Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Как он жесток, этот долгожданный парень. Даже не задержал руку девушки в своей.

Ксендз Ольшевский, собрав всех крещенных по римско-католическому обряду в один класс, явился на урок с большим школьным журналом. Ведя пальцем по столбцам записей, вызвал всех по именам и фамилиям и под конец заявил:

— В воскресенье пойдем к исповеди. Все. Исповедовать буду я и господин викарий, а тех, кого мы не успеем, отец Пшибицкий.

Чтоб никто из жеребчиков и бездельников, как величал святой отец гимназистов, и не вздумал возражать, он предупредил:

— В церковь пойдем отсюда. Шествием. Если кто отстанет, будет наказан. И святой церковью, и школой. Вот так!

Коротко, но ясно. Для всех учащихся гротенской средней школы была введена принудительная исповедь. Независимо от того, когда какой школьник католического вероисповедания исповедовался, не спрашивая никого, хочет ли он или не хочет приближаться к исповедальне. Приказано, и все тут. Но именно это вызвало резкий протест учеников против, казалось бы, весьма достойного начинания.

Это что же, патер Ольшевский корчит из себя важную персону, приказывать вздумал? Как бы не так!

Такого удовольствия они господину Ольшевскому не доставят. Нарочно пойдут к другим священникам. Но как это получше обставить? Кое-кому все же не миновать патера Ольшевского. Прежде всего тем, кому отец Ольшевский благоволит и у кого хорошо подвешен язык. Пятерым-шестерым златоустам, например: пани Селицкой и Роземунде Веспер из второго класса, Елене Вонзович и Райбуцу — из первого. Им ломать голову над сочинением исповеди не надо. Они за словом в карман не полезут. Несмотря на пренебрежительное отношение аристократов к лапотникам и неприязнь бедняков к барчукам, обе стороны строго согласовали свои действия. Даже составили список. И в списке перечислили: тем-то и тем-то идти каяться в грехах Ольшевскому, тем-то и тем-то исповедоваться у Пшибицкого и викария. Распределение духовников обеим сторонам казалось вполне разумным, и после того, как все поклялись уговора не разглашать, никто не сомневался, что на сей раз у отца Ольшевского непременно разольется желчь.

В субботу на большой перемене в коридоре перед первым классом снова появилась София Шпиллер, увела Анну на лестничную площадку и шепнула:

— В воскресенье, во время молебна — собрание. Когда наши пойдут в церковь, задержись у дверей. Я послежу и отведу тебя куда следует.

— А с исповедью как? Нас ведь погонят строем.

— У строя начало и конец. Пристройся в конце, и все!

Легко сказать — пристройся! Найди такого, который не захочет идти сзади. Велика радость шагать впереди остальных, смотреть на городских зубоскалов, показывающих на тебя пальцем. И все же попасть в задние ряды надо. Видно, состоится обещанное собрание ячейки. Но как Шпиллер уведет ее с церковного двора? Ведь ворота без надзора не оставят.

Однако все образовалось как нельзя лучше. Погода в воскресенье выдалась ветреная, на открытом месте снег бил в лицо, еще перед выходом на Большую улицу он расстроил колонну шедших на исповедь гимназистов. Легко одетые — Пилан и Вилцане — рванули вперед, за ними еще кое-кто, а на рыночной площади, где северному ветру уже было полное раздолье, строй распался окончательно. Через белые церковные ворота, украшенные изображениями святых в застекленных нишах, по всем требованиям — парами — прошли лишь совсем немногие, среди них и Елена Вонзович, укутавшаяся, как монашка, в черный платок. Госпожа Тилтиня перед церковью, правда, попыталась еще восстановить порядок, но уже стали подходить прихожане, и старания Розги оказались напрасными. Так Анна Упениек благополучно попала в условленное место, за колонну возле места для хора, где ее уже ждала Шпиллер.

— В боковую дверь направо!

Девушки шмыгнули за церковную стену, нырнули в глубь двора, к зданию церковного служителя.

— Живей! — поторопила София. — В дверь под козырьком.

Анна юркнула в тесные сенцы. За ними — справа и слева — виднелись неказистые, похожие на крышки от ящиков, двери с огромными ручками. Все двери казались немыми и одинаково подозрительными. София отстала; не зная, как быть, Анна взяла прислоненный к стене веник и принялась смахивать с обуви снег.

Наконец Шпиллер явилась.

— Порядок! Вблизи никого не видать. Зайдем! — Она осторожно нажала на одну из дверных ручек по правую сторону.

В комнате средней величины за столом, под изображениями святых, сидели Плакхин, Викентий, почему-то в очках, и еще один, которого Анна никак не ожидала увидеть здесь — белорус Федоров. Она до сих пор не замечала, чтобы парень интересовался политикой.

— Все? — спросил Викентий. — Тогда приступим. У нас полтора часа времени, а работы много: мы должны организационно оформить ячейку и принять рабочую программу. Как считают товарищи, с чего нам начать?

Гирш Плакхин думал, что начинать надо с выборов организатора кружка.

— Это, если бы мы были на легальном положении, а сейчас надо начать с другого.

— Сперва договоримся, зачем мы тут собрались. На случай чего-нибудь неожиданного, — вспомнила Анна наставления Викентия при предыдущей встрече.

— Правильно. Начнем с конспирации, — и Викентий улыбнулся ей. — Усвойте это, товарищи, раз и навсегда! Пока трудовой народ Латвии борется с угнетателями, нам необходимо соблюдать строжайшую конспирацию! Железную конспирацию, если можно так сказать.

И Викентий приглушенным голосом одно за другим принялся перечислять правила подпольной революционной работы, возникшие в долгой и трудной борьбе пролетариата с царским самодержавием и буржуазной диктатурой. О составе ячейки, о местах собраний, паролях не должны знать даже самые близкие вам люди. Если попал в руки насильников, никого не выдавать. Сколько бы тебя ни мучили, ни пытали, ты не смеешь называть имена товарищей или сообщников. Если против тебя имеются неоспоримые улики, не признавайся, откуда получил материал! Всю вину бери на себя! Не храни ничего компрометирующего! На людях не показывай, что ты знаком с тем или иным боевым товарищем, кроме тех случаев, когда ты вместе с ними работаешь или учишься. Надо себя закалить, быть каждую минуту готовым к самым ужасным пыткам, какие только может придумать человек. В обществе, в семье ты должен служить примером и словом, и делом. Должен пропагандировать среди трудящихся политику революционной большевистской партии, разъяснять людям идеи марксизма-ленинизма, не раскрывая, разумеется, откуда тебе это известно. Надо быть бдительным, чтобы в ряды организации не проникли шпики и предатели.

— Поэтому условимся сперва о кличках, то есть — о прозвищах. В организационной работе ячейки каждый член ячейки известен только под кличкой, — закончил Викентий, предложив каждому выбрать себе прозвище.