Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— «Малышка», — недолго думая, сказала София Шпиллер. — Поскольку я выдалась ростом, — лукаво добавила она.

— Это значит, что София хорошо знает подпольную работу. Ишь какая! Федоров будет «Гербертом», чтобы не отличаться от балтийца. Я — «Мальчиком». Тогда у Анны Упениек кличкой будет русское мальчишеское имя — «Гриша». А у Плакхина — «Ольга».

Ячейку назвали «Братством», как организацию, состоящую из членов разных национальностей. Организатором избрали Шпиллер.

— С организатором мы еще поговорим особо, — добавил Викентий. — А теперь перейдем к обсуждению прямых обязанностей ячейки. Прежде всего, как это принято в комсомольских организациях, прочтем и обсудим партийный документ. — Викентий положил на стол вскрытую пачку папирос «Тип-Топ», достал одну и, осторожно переломив пополам, извлек из гильзы бумажный ролик, а когда он его развернул, стала видна напечатанная убористым шрифтом листовка — Воззвание Коммунистической партии Латвии к трудящимся Латгале. Викентий несколько раз провел ладонью по воззванию, разгладил его, затем попросил быть внимательными и начал читать.

Он читал не спеша, делая небольшие паузы после каждого предложения, иногда особо подчеркивая и повторяя фразу. Анне казалось, что Викентий читает выразительнее, чем странствующий актер, который в октябре на одном уроке учил гимназистов, как развивать «речевой аппарат», как правильно дышать, сжимать губы. Содержание воззвания казалось не совсем новым, нечто похожее она уже читала в листовке, принесенной в последний раз Плакхиным.

Кончив читать, Викентий приступил к разбору содержания.

За тезисами воззвания комсомолец должен увидеть все с ними связанное. Тезисы следует иллюстрировать примерами из жизни. И поэтому он подробнее остановится на политическом положении в Латвии и за границей, на разных формах революционной борьбы. Как понимать призыв отвечать борьбой на каждый выпад реакции, всегда и всюду отвечать контрударами? Это значит — хорошо знать обстановку, свои и вражеские силы. Когда у рабочих сил достаточно, когда недовольство широких кругов велико, мы выходим на демонстрации, бастуем, открыто наступаем, а в обстановке усиления реакции разбрасываем листовки, ведем индивидуальную агитацию. Но не капитулируем. Выбывает из строя один, его место занимает другой, выбывает другой, на его место становятся третий и четвертый. Товарищи, попавшие в тюрьмы, тоже продолжают борьбу. Протестуют, объявляют голодовку. Ни минуты не должно быть такого положения, чтобы у врага могло возникнуть желание похвастать — «я одолел их» и «я их запугал». Размах освободительной борьбы растет в условиях самого тяжелого угнетения, если простой люд видит отважных борцов, слышит слово революционной правды. Комсомольцы должны быть первыми среди отважных. Потому что комсомольцы — резерв партии, ее первый помощник. И в связи с этим важно, чтобы члены «Братства» сразу решили: правильно ли, что молодежь гротенской средней школы позволяет церковникам гонять себя по улицам? Смеет ли комсомолец отказаться преклонять колено на исповеди? По-видимому, в гротенской гимназии решили ввести принудительное посещение церкви. Оправдание ли это? Сегодня вас строем погнали на исповедь, через неделю надумают заставить нести изображения святых, а затем привлекут помогать полиции и пограничникам преследовать рабочих. В Риге и Вентспилсе во время забастовки транспортных рабочих власти послали несколько десятков несознательных школьников в порт как штрейкбрехеров. Даже вооружили дубинками — избивать пикетчиков.

— Прямо невообразимо! — заволновалась Анна. — Как школьники могли дойти до этого!

— Оказывается, могли. И дрались. Нескольких рабочих избили до крови.

— Кулацкие сынки, — зло пробурчал Федоров.

— К вашему сведению, не только кулацкие сынки. Капиталисты, буржуазные заправилы всегда норовят творить свои грязные дела руками несознательных людей. Остается только, — продолжал Викентий, глядя на Анну, — смело отказаться от исповеди, от принудительных посещений церкви, сослаться на принятый Учредительным собранием закон о свободе совести. Мы понимаем, что законы буржуазного государства — законы буржуазные, но там, где они могут помочь борьбе рабочих, ими надо воспользоваться. Насколько нам известно, товарищ Гриша в сельской школе особым рвением к религии не отличалась.

Как и следовало ожидать, первой Анну Упениек допросила Тилтиня. Старая Вонзович вызвала девушку из кухни еще раньше, чем школьницы успели расставить на плите котелки и жестяные мисочки с ужином, и, следуя за «беспутной» по пятам, отвела ее в комнату заведующей интернатом. Даже отворила дверь. Анна поздоровалась, но госпожа Тилтиня даже не удостоила ее ответом. Она стояла в глубине комнаты, спиной к окну и, стиснув тонкие губы, так язвительно смотрела на провинившуюся девушку, что та, будь у нее хоть чуточку не чиста совесть, тут же провалилась бы сквозь землю.

В комнате Тилтини Анна очутилась впервые. Раньше заведующая интернатом пробирала ее где угодно, но только не у себя дома, в то время как директор и остальные учителя охотно наставляли воспитанников в домашних условиях — на кухне, в столовой, в прихожей. С тех пор как Анна жила в школе, она еще не слышала, чтобы кто-нибудь переступил порог квартиры заведующей интернатом. О ее необычно замкнутом образе жизни ходили всякие слухи. Поговаривали, будто Тилтиня скрывает у себя какие-то реликвии, какой-то домашний алтарь, которые оберегает от завистливых глаз. Но сейчас Анна поняла, что Розга в свою комнату никого не пускала просто потому, что жила постыдно бедно для интеллигентной дамы. У одного окна большой комнаты — старомодный столик, на какие в бедных мещанских семьях обычно ставят цветочные вазы или корзинки для рукоделия, в углу — кухонный шкафчик и книжные полки — поставленные друг на друга ящики из-под американских консервов. За печкой — зеленая железная кровать, на которой облупилась краска. И еще три разных венских стула и коричневый, накрытый газетой сундук. На стенах ни украшений, ни фотографий. Несколько крючков и гвоздей говорили о том, что на них когда-то висели картины, зеркала, портреты, возможно, декоративные тарелки, но у Тилтини, как видно, заменить все это было нечем. Окна голые, как в сенях волостного правления; с наступлением сумерек их, должно быть, все-таки наполовину закрывали — в рамы были натыканы шпильки и швейные иголки, а с наличника углом свисал темный платок.

Выдержав длинную паузу, госпожа Тилтиня заговорила:

— Знаешь, почему я вызвала тебя?

— Не знаю, учительница. — Еще по дороге от церковной горки Анна решила держать себя достойно. Викентию и товарищам за нее краснеть не придется.