Янис Ниедре - Деревня Пушканы

В предпраздничные недели Айна Лиепа почти не готовила себе пищи — обходилась тем, что раз в день ей приносила в камышовой корзинке мамаша Дагис, вечером и утром выпивала по кружке чаю, принесенного школьницами, или присланного госпожой Несауле кофе из жженых пшеничных зерен и цикория. Возясь с банками красок, она еще урывками готовилась к урокам ближайшего дня. На это времени, правда, оставалось в обрез. Как и у ее помощников. Они пользовались лишь перерывами, в которые варился клей или уборщица прибирала помещение. Надо сказать, что меньше остальных нехватку времени переживал Андрис Пилан. Во время самой напряженной работы мальчик ухитрялся склониться над табуретом, на котором лежали тетради и книги, и заглянуть в них. Учительница старалась помогать ученикам как могла, она буквально разрывалась на части. В подвал все снова и снова наведывались директор с инспектором. Рассматривали сделанное и давали ему оценку, не уставали твердить об этическом, моральном и воспитательном значении представления, напоминали с лживой озабоченностью, чтобы эффективнее использовались ученики.

— Вы их балуете, госпожа Лиепа…

А ученики помогали Айне крепко. Все. И застенчивый Пилан, вздрагивавший после каждого более или менее громкого слова, как кролик. Даже самую грязную работу — стирать мешки и готовить краски — помощники выполняли с охотой. Не то что белоручки, которые шили наверху костюмы; бедняжка Тилтиня вконец извелась, ходила с покрасневшими, как от едкого дыма, глазами, даже перестала любезничать с господином Шустером. Чтобы из-за костюмов не сорвать представление, она ночами сама сметывала из марли и черного крепа хитоны, ангельские крылья, плащи и вуали. Айнины же помощники не пытались уклониться ни от какой работы. Изо дня в день проводя вместе с ребятами время и после занятий, Айна Лиепа незаметно проделала длинный, порою неодолимый за целую жизнь путь, отделяющий учителя от мира учеников, вернее, отделяющий от взаимного дружеского доверия и откровенности. Айна Лиепа, казалось, очутилась по другую сторону рубежа, за которым в присутствии воспитательницы уже не замыкаются, не таятся, не притворяются, а все живут единой согласной семьей, в которой младшие уважают старших, более опытных. Может быть, в поведении робкого Андриса Пилана это проявлялось всего слабее, ведь его даже в общении с одноклассниками стесняло сознание своей нищеты. Зато Анна Упениек и Федоров в присутствии Айны не боялись разглашать гимназические секреты. Обсуждали поведение одноклассников, их школьнически наивные или заумные высказывания о жизненных целях, обязанностях. Айна, впервые услышав откровенные разговоры своих помощников, решила, что ребята не заметили ее, она постаралась привлечь к себе их внимание, как поступают обычно тактичные люди, невольно подслушавшие чужой интимный разговор. В тот раз ребята замолчали, но вскоре откровенные разговоры возобновились. Айна пыталась делать вид, что не слышит, но однажды Федоров прямо обратился к ней: «Как по-вашему, ученики в общежитии достаточно хорошо запрятали роман Войнич «Овод»?» И тогда Айна Лиепа все же спросила:

— Почему вы доверяете мне свои секреты? Разве вы уже не скрываетесь от нас, педагогов?

— Вообще, да, — сверкнул Федоров белой линейкой зубов, — но мы знаем, кому можно, а кому нельзя доверять.

— Вы, учительница, для нас почти как своя, — добавила Анна.

— Ну что вы! — Айна не знала, как вести себя. Ей это было и приятно, и смущало ее.

И однажды вечером едва пробившиеся ростки их дружбы вдруг буйно распустились. Незадолго до общих классных занятий в подвале появился инспектор Биркхан, а с ним обер-лейтенант Бергтал.

— Вот та, которую вы ищете, — не то прохрипел, не то прохихикал Биркхан, резко повернулся и по каменным ступенькам потопал вверх, оставив дверь за собой открытой. Видно, полагал, что Лиепа с гостем последуют за ним.

Айна даже не шевельнулась. Гордо вскинув голову, в измазанном краской халате, со стиснутой в пальцах кистью, она стояла перед непрошеным гостем и умышленно не замечала его белой протянутой руки, освобожденной от замшевой перчатки.

— Будете приставать, ударю, — предупредила она.

— Что вы сказали? — Шпион шагнул к ней.

— Что вам от меня нужно?

— Вас саму… — галантно поклонился обер-лейтенант.

— Получайте! И убирайтесь отсюда! — Она изо всех сил влепила ему пощечину, ударила по самодовольному, причудливо оттененному тусклым светом лицу.

— Ах так, — Бергтал схватился за щеку. — Ну погоди у меня!

— Не троньте! Не смейте! — Айна отскочила назад.

И тут между нею и Шпионом возникли две тени.

— Оставьте нашу учительницу в покое! Уходите! — раздались враз два голоса. Один потолще — мальчишеский, другой потоньше — девичий, пронзительный.

То ли назойливый кавалер не пожелал затевать скандала, то ли на него произвели впечатление кисти и котелки с краской, только обер-лейтенант счел более разумным ретироваться. Черт их знает, еще краской окатят.

— Ухожу, ухожу… А с вами, сударыня, мы еще поговорим.

Айна от волнения расплакалась. Вначале ее успокаивали все трое помощников. Но затем мальчики, видно, сообразили, что мужчинам не подобает смотреть, как у женщин от слез вспухает и краснеет лицо, и оставили Айну наедине с Упениек. Анна помогла ей прийти в себя, отвела в комнату, притащила кипятку, одеяло — накинуть на плечи — и уговорила съесть принесенный мамашей Дагис ужин.

— Ты заботишься обо мне, как сестричка… — Айна тепло пожала девушке руку, предложила вместе с ней поужинать.

Пока девушка медленно, как гостья из деревни, жевала хлеб и пила с ложечки пахнущий малиной чай, заговорили о невзгодах своей гротеновской жизни. Трудно, порою невыразимо трудно приходится молодой женщине, когда у нее нет богатых или высокопоставленных заступников, да к тому же она лицом несколько получше ведьмы. Остается бегать, прятаться, хитрить, но этому когда-нибудь приходит конец. И тогда? Кто знает, чем завтра или через какое-то время придется поплатиться за пощечину, влепленную этому господину.

— Многие из наших ребят охотно защитят вас. Серьезно! — Казалось, Анна готова тут же бежать и предпринимать что-то.

— Еще что! — одернула Айна девушку.

Какая она все же невинная в своей доброте, эта ее ученица! Но дружеская теплота, возникшая между ними, осталась, даже увеличилась. В последние дни Айна Лиепа брала с собой Анну ставить декорации, прилаживать украшения — в зал, на сцену, которую от зрительного зала отделяла огромная, в ширину зала, рама из мяты и хвои. Айна делилась с Анной воспоминаниями школьных лет и слушала рассказы помощницы о невзгодах жителей Латгале. Немало перенесла и повидала на своем веку эта немного неуклюжая девушка с немножечко чужим латышским произношением. Полдня Айна могла слушать ее рассказы о том, как молодежь в праздники богородицы ходила в церковь, во дворе которой и вокруг тут же возникает так называемый «церковный рынок». Чего только в этот день не наслушаешься! О жителях деревни, толоках, праздниках, о тех, кто побывал на заработках, о сборе ягод, борьбе крестьян с местными заправилами и балтийскими колонистами. Сколько интересного и поучительного для Айны Лиепы. Она ведь так мало знает о крае, в котором работает, о его людях, их судьбах… Ни из одного очерка, даже из хваленой книги Кемпа, которую почему-то называют латгальской исповедью, не узнаешь этого. Кажется, лишь благодаря этой деревенской девушке, Лиепа впервые по-настоящему увидела Латгале.