Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Поучительны были и рассказы Упениек о гротенских школьниках. Стало ясно, почему ребята так нелестно прозвали гимназию: монастырем. Живя в таких условиях, Айна Лиепа ожесточилась бы не меньше, а то и больше. Постоянная слежка со стороны Тилтини и Вонзович может толкнуть человека на что угодно.

— Послушай! — Пришла вдруг Айне Лиепе в голову мысль. — Аня, милая, перебирайся ко мне. И свободнее, и спокойнее будет тебе. И платить за общежитие не придется. Мамаша Дагис стряпает просто, но вкусно. У меня будет хорошая подружка, и тебе легче.

Сперва могло показаться, что Анна согласна.

— В самом деле? — У девушки засияли глаза. Но тут же и потемнели. — Нет, учительница, я тут останусь. Вам всех интернатских все равно не спасти.

— Как хочешь. — По решительному тону Анны Лиепа поняла: девушку не переубедить. Но чтобы ее предложение не показалось формальной любезностью, она привлекла девушку к себе и тихо сказала: — Сможешь пожить у меня, если тебе когда-нибудь захочется побольше свободы. В канцелярии я договорюсь, и тебя отпустят…

То, что Антония Тилтиня ждет от школьного вечера гораздо большего, чем одного признания со стороны директора, Айне Лиепе стало ясно лишь накануне праздника из словесной перепалки, вспыхнувшей в учительской между заведующей интернатом и Лиепиней. После законченных декораций, успехов в классе, после пощечины Шпиону и его внезапного отъезда на границу (и после оптимистического письма, которое Айна получила днем раньше) маленькая учительница пребывала в давно не испытанном хорошем расположении духа. Хотелось поболтать с любым приятным человеком, непринужденно посмеяться, как всякому не слишком отягченному нормами приличия человеку. После осмотра декорации зала, признанной директором, Биркханом и Несауле отличной, Айна шутила со старым Штраухом и даже не заметила, как постепенно наэлектризовался воздух около окна, где стояли обе соперницы и господин Шустер при новом галстуке с воткнутой в узел жемчужиной.

— Кто-то собирается на этом вечере пожать лавры, — Лиепиня глухо хлопнула об стол классный журнал, похожий на конторскую книгу.

— Уж кое-кто покажет себя, — отозвалась Тилтиня. — Достоинства человека измеряются его успехами в труде, а не самовосхвалением. И тем более не приставанием к порядочным людям со скользкими любезностями.

— Успехами в труде? Ха, ха! Успехами в труде! — затряслась от смеха Лиепиня, и было видно, что смеялась она со зла. — Сшивать марлю, по-школьному декламировать — ценный труд? Тогда и игра в кости тоже ценный труд. Но там хотя бы душу вкладывать надо, какой маленькой она бы ни была.

— Вы, вы… — закричала Тилтиня. Но она так была уверена в успехе спектакля, что все же сдержалась. Правда, ценою большого усилия: худощавое лицо учительницы по труду стало бледно-желтым, как долго пролежавшая на свету бумага, а тонкие губы стали еще тоньше.

— Уж как-нибудь, уважаемая, уж… — заговорила она высоким, дрожащим голосом. — Когда мои старания будут оценены авторитетными лицами, тогда… тогда мы… — Что же тогда будет и что, собственно, она сделает, Тилтиня так и не сказала.

Внизу раздался звонок, господин Шустер поднялся, собираясь на урок, и Лиепиня, разумеется, тоже.

— Что с ней происходит? — недоумевала Айна. — Истерика?

— Бедняжка… — Старый Штраух вежливо отступил в сторону, чтобы пропустить барышню вперед. — Ее коснулись осенние заморозки. Вы молодой бутон, который еще будет распускаться. А каково женщине, которая годами, десятилетиями ждет белой фаты, свадебного венца и миртовой веточки на груди и уже слышит стук старушечьей палочки на дороге, и от отчаяния хватается за любое средство, чтобы пленить представителя другого пола. Любой пустяк выводит ее из себя. У кого ни золота, ни молодости, тот пытается ухватиться за колючий венок славы. Госпожа Тилтиня написала в Ригу и получила ответ. Американский профессор магии Озолинь пояснил в своем письме, что постановка древних мистерий может получить широкий резонанс. Организатор мистерии при случае может пожать лавры. Он, профессор магии, охотно сам посмотрел бы спектакль. Если ему только позволит время, непременно приедет. Быть может, напишет рецензию для какой-нибудь калифорнийской или другой газеты.

— Но рецензия будет ведь не о ней, — не понимала Айна. — Тилтиня не является ни автором, ни режиссером мистерии.

— Она помощница режиссера, — ответил Штраух. — Спутник светила. А ведь и луна, отражающая солнечный свет, пользуется славой светила… Да, коллега, страшен призрак одиночества на закате лет. А думаете, старому Штрауху легко одному в четырех стенах? Но Штраух все-таки мужчина. Простите мою болтливость! Вас задержал и сам опоздал.

— Она в самом деле несчастна. — Перед дверью в класс Айна задержалась. — А если господина Шустера не прельстит даже заграничная слава? А если профессор магии вообще не приедет?

— Профессор непременно приедет! — Как экзальтированный религиозный фанатик, Тилтиня прижала к груди худые, с синими прожилками руки, услышав позже сомнения Айны. — Он страшно заинтересован. Я очень подробно проинформировала его, и он заинтересовался. Буду его чичероне. Если профессор пригласит меня, попрошу вас заменить меня в кулисах. Вы ведь не откажете мне, милая, добрая госпожа Лиепа?

Но проживающий в Риге калифорнийский профессор, знаменитый специалист по мистериям и переселению душ, в Гротены не пожаловал. В день спектакля госпожа Тилтиня бегала на станцию, на почту, звонила по телефону несколько раз, гоняла в гостиницу уборщицу. Пока не начали сходиться и съезжаться гости, и уборщица должна была дежурить в гардеробе. Заведующая интернатом все не теряла надежды, что знаменитый гость появится в каком-нибудь виде сообразно тайнам ее спиритического искусства, но вера эта напоминала попытки утопающего ухватиться за соломинку. Не только Айна Лиепа, но и актеры-школьники замечали, что Тилтиня чуть ли не на самом деле превратилась в иссохший пучок розог: осунулась, стала еще резче и раздражительнее.

Нервничал и господин директор. Оно и понятно: уездный начальник, высший представитель государственной власти, задерживался. Назначенный час открытия вечера уже давно прошел, а начинать никак нельзя было. Гости толпились в коридорах, застревали в буфете, начали шуметь, особенно трое корпорантов в зелено-черно-белых шапочках, в угоду Несауле и Биркхану почтивших своим присутствием вечер. Пригласить студентов в зал нельзя было, они тоже были почетными гостями. И не сидеть же им перед закрытым занавесом.

Когда уездный начальник и сопровождавшие его обер-лейтенант пограничной охраны и начальник полиции господин Скара наконец уселись на специально приготовленные для них мягкие стулья, публика уже успела исчерпать все запасы своего терпения, и складно написанное вступительное слово господина Приеде о значимости маленьких и самых маленьких дел в преодолении классовой, партийной и национальной розни осталось неоцененным. Многоголовый зрительный зал колыхался точно пшеничное поле на ветру. Лишь высокие гости и дамы в первом ряду, учителя средней школы и двенадцать учеников и учениц, стоявших вдоль стен в трех шагах друг от друга, со значками распорядителей на груди — красно-бело-красными розетками — держались с подобающей случаю учтивостью. И хотя, когда директор кончил речь, раздались единодушные аплодисменты, оратор понял, что его красивые слова брошены на ветер.