Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Постановка «Даугавы» вызвала интерес. Босоногие воины в френчах, польских куртках и грязно-зеленых айзсаргских мундирах и в фуражках — то ли как у царских офицеров, то ли как у сельских полицейских — с жестяными кокардами-солнышками произвели фурор среди почетных гостей. Когда актеры, сбившись в кучу, принялись выкрикивать воинственный призыв: взяться за оружие и встать на защиту отчизны, — айзсарги и бергталовские молодчики неистово захлопали в ладоши.

— Браво! — Директор и почетные гости закивали Тилтине, которая стояла на краю сцены и следила то за актерами, то за зрителями.

Но тут все расстроилось. Во втором ряду какой-то подвыпивший айзсарг схватил за плечо одного из студентов и, как бы откликнувшись на то, что происходило на сцене, во все горло пропел:

Видно, хотел щегольнуть патриотизмом и образованностью. Ведь эти вирши лимбажского пастора Штейка на мотив немецкой сентиментальной песенки в торжественных случаях охотно скандировали господа студенты.

Но айзсарга никто не поддержал. К нему еще кинулся с упреками распорядитель: нарушает, мол, правила приличия. Почему же не петь, когда песня сама рвется из груди? Поднялся скандал. Со всех концов зала, прежде всего из задних рядов, где сидели разбитные городские парни, купившие самые дешевые билеты, вопили во все горло, требуя вышвырнуть хулигана вон. Представление прервали, а пока решили его продолжить, часть актеров успела лишиться дара речи. Суфлер так громко подсказывал текст, что слышно было в середине зала, но некоторые исполнители только топтались на месте, испуганно взирая на волновавшееся в зале море голов, которое, казалось, сейчас захлестнет сцену.

— Занавес! — Директор вскочил со своего места и кинулся к увитой хвоей, мятой и бумажными лентами сцене. — Дайте занавес!

Опустили занавес, актеров прогнали со сцены. Они слонялись вдоль стен, толклись между облаченными в марлю исполнителями мистерии и, как ошалелые, прислушивались к доносившемуся из зала гомону голосов.

— Не мешайте! Одевайтесь и уходите! — кричали им исполнители сцен похищения Персефоны. — Вам тут делать уже нечего!

Но обычно так бывает: растеряется человек и уже долго не может прийти в себя. Чтобы скорее избавиться от мешавших ребят, Айна Лиепа бросила проверять костюмы и грим исполнителей мистерии, позвала своих помощников, Федорова и Упениек, и начала быстро расстегивать френчи, форменные блузы даугавцев, снимать с них фуражки с кокардами, стирать навазелиненной ваткой с лиц воинов и старух рубцы и морщины.

— Живей, живей! — торопила она. — Не задерживайте исполнителей следующего номера. А то как бы они от волнения тоже не сбились, как вы. Коллега Тилтиня, поэнергичней, пожалуйста! Вы будто в соляной столп превратились, как жена Лота.

Вошли директор и инспектор. Один чопорный, другой — надутый, зло глядя исподлобья.

— Ничего себе! — Господин Приеде встал перед Тилтиней. — Ну и руководительница же вы! Такую вещь провалить!

— Господин директор, дети растерялись… из-за скандала в зале. — Она, как просительница, протянула вперед руки. — Испугались.

— Никакого скандала в зале не было. — Директор засунул руки в карманы брюк. Этой разболтанной позой он выказал свое глубочайшее презрение. — Вы просто бестолковы!

— Древнегреческую мистерию поведу я, — заявил инспектор. — Давайте сюда текст вступительного слова!

— Господин инспектор, господин директор… — Тилтиня вдруг лишилась голоса. — «Даугава», во-первых, была не в моей компетенции… А в мистерии почти весь смысл моей жизни. Я сама! Честное слово, я…

— Слушайте, что вам говорят! Где вступительное слово? Госпожа Лиепа, чей первый выход? Верховного жреца или как его там? Ну того, что в двух белых простынях, с палкой.

— Госпожа Лиепа! — Теперь и Приеде повернулся спиной к отчаявшейся Тилтине. — Даю вам ответственное поручение. У гостей вам сегодня особенно делать-то нечего. Поэтому вы после спектакля пойдете в большой класс, к мальчикам и девочкам. Проследите за их поведением. А теперь не мешкайте — начинайте! Мы не смеем заставить скучать таких видных гостей.

Тилтиня застонала, словно от приступа острой боли. Вцепившись руками в косяк двери, ведшей на сцену, она провожала исполнителей таким полным отчаяния взглядом, что Айна не выдержала и отвернулась. Где-то вдали прозвучал гонг, сцену обдало душным, спертым воздухом зрительного зала, горько запахло благовонно курившееся кадило верховного жреца — сынка отставного генерала Буйвида. Жрец прокричал с авансцены утрированно низким голосом: «Слушайте, слушайте! Прочь неверующие, если такие тут есть!» — и сцены мистерии начались. Насколько гладко они игрались, Айне судить было трудно. Она с помощниками должна была за кулисами то и дело накрывать черной, розовой и голубой креповой бумагой большие лампы и фонари, создававшие весенний, загробный и другой свет.

Через полчаса исполнители мистерии, с испестренными катившимися от волнения струйками пота лицами, сгрудились в уборной, заслонив рухнувшую на стул Тилтиню, и, не снимая грима и костюмов, ждали если не всех высоких гостей, то хоть директора с кем-нибудь из них. Но аплодисменты заглохли так быстро, что отвечавшим за занавес даже не пришлось еще раз поднять его — для парада исполнителей. А ведь они сыграли древнегреческую мистерию! Впервые в Гротенах, Латгале, во всей Латвии, а может быть, и во всем мире…

Принимать поздравления участникам всемирно-исторического спектакля так и не пришлось. Не было ни журналистов, ни фотографов, о которых так мечтали актрисы-девушки.

Увидев, что исполнители ролей все еще в костюмах, инспектор Биркхан завопил:

— Быстрей почиститься! Из-за вас духовой оркестр ждет в коридоре!

Танцы начались после того, как дворник обошел весь зал с горящей можжевеловой ветвью. Из буфета с большим трудом доставили на сцену капельмейстера оркестра пограничников, здоровенного, полнотелого дядю. И тогда румянолицый музыкант со светлым упавшим на лоб локоном встал со стула, подбоченился левой рукой, взмахнул правой, вскинул к губам тонкий серебристый корнет и сыграл «сбор». Затем девять труб принялись наяривать новейший боевик — так называемый шибер «Не плачь, мальчик, после первой любви!». Первые восемь тактов гости простояли в зале без дела, как ленивые зеваки на параде городских пожарных. Затем из больших дверей на танцевальную площадку вывели своих шикарно разодетых дам трое студентов-«летгалов», за ними следовали гости из Даугавпилса, офицеры и их партнерши: госпожа Антена, учительницы, наиболее миловидные городские чиновницы и Иоланта Герцбах из второго класса. Соблюдая дистанцию, в стороне от остальных пар, на середину зала торжественно выплыли уездный начальник с учительницей Несауле. На родственнице крупного государственного деятеля было темно-синее платье с высоким воротником из золотой парчи работы рижской модистки, так что Несауле выглядела гораздо элегантней, чем, скажем Аделе Креслыня, раззвонившая на весь городок, что явится на бал в копии туалета невесты принца Уэльского.