Янис Ниедре - Деревня Пушканы

По расписанию поезд в Ерсику прибывает ночью, около двенадцати. Отправив его, дежурный запирает помещение для ожидания до утра, так что идти придется ночью. Приятного, конечно, мало: темень, да еще в Большом бору как будто пошаливают. Об этом говорят повсюду, пишут в газетах. Еще под Рождество «Латгальское слово» упрекнуло государственного управляющего по делам Латгале Берзиня за то, что он не очистил от грабителей окрестностей Ерсики. Но не исключено, что крики о головорезах в Большом бору возникают из-за раздоров между отцами латгальской церкви и балтийской знатью. Сейчас разногласия эти приняли весьма острый характер, однако забывать о грабителях тоже нельзя. Но задерживаться в Гротенах Анна не могла. Съестные припасы кончились, школа в каникулы на общежитие дров не дает. К тому же у Анны в Пушканах первое самостоятельное комсомольское поручение: доставить в деревню посылку Викентия.

Анна укладывала вещи, которые хотела взять с собой. Неожиданно к ней в общежитие заявился чужой дядька в лохматом треухе и нагольной шубе, подпоясанной красным жениховским кушаком с пышными кистями. Когда он ступал, кисти бились о колени, напоминая расшитые табачные кисеты.

— Добрый день, барышня! — поздоровался он. — Заждалась?

Хоть выговор был у него пушкановский, Анна все же уловила чужой оттенок. Будто человек этот долго прожил в Видземе или в других балтийских округах.

— Не ждала. — Девушка вгляделась в незнакомца. Широкое крестьянское лицо гладко выбрито, усы аккуратно подстрижены, глаза бойкие, прячущиеся под густыми бровями.

— Неправду говоришь. Позавчера, когда я из деревни выезжал, Гаспар сказал мне, что дочка в Гротенах ждет не дождется, чтоб за ней приехали. И родители дочку домой ждут. А ты не ждала? Что верно, то верно, припозднился я малость, так из-за этого уж и не ждать? Может, и впрямь забыла меня? Казимира Сперкая не помнишь? Ай-яй-яй! Прошлый год мы с твоим братцем Петерисом вместе на заработки ходили. Он в деревню вернулся, а я до Вентспилса подался. Ну, так вспомнила? А то уж подумал, загордилась ты.

— Не загордилась… — Странно, ее повезет Казимир. Чего его в Пушканы занесло? Когда отец в последний раз ей хлеба привозил, то радовался, что у соседа Сперкая никакого дележа с братом не будет. Казимир пристроился под Вентспилсом на скипидарном заводе. Богатую жену взял, в господа метит. Раньше Гаспар с Казимиром не водился, а теперь посылает его за дочкой. Не стряслось ли чего в Пушканах?

— Здоровы, все здоровы, — поспешил Сперкай успокоить девушку. — Ждут любезную дочку с гостинцами. Ну, пора нам! Без малого тридцать верст, а день вон какой коротенький, за пазуху запихнуть можно.

Сняв красный кушак, он распахнул шубу, под которой оказался обмотанный вокруг пояса клетчатый платок. Подавая Анне платок, пояснил:

— Платок твоей матери. Для тебя. Однако и я погрелся, чтоб и мне за то, что повезу тебя, своя польза была.

Одевшись как можно теплее, Анна забралась в сани Сперкая, в обычные латгальские дровни без кузова, со спускающимися по бокам наискосок над полозьями жердями и веревочной оплеткой между ними. В санях лежали охапка гороховины, слежавшийся мешочек с сеном и дощатый ящик с решетчатой крышкой, в каких пушкановцы возят на рынок птиц и поросят. В оглоблях с ноги на ногу переминалась вороная лошаденка, которую Юрис Сперкай, как кончилась война, совсем паршивую, купил на прейльском рынке. От парши Сперкай лошадь вылечил, но от немощи не сумел, лошаденка осталась такой же тощей, как хозяин и его хозяйство.

Немного вихляя на гладком, обледенелом санном пути, дровни скользили прочь от гротеновских домишек, от гонимых ветром клубов дыма все дальше и дальше в заснеженные поля, где в пасмурный день серели заиндевелые березы, ольхи, придорожные ивы, кусты со скрывавшимся под инеем лишайником на их ветках. Кругом, казалось, все застыло, замерло, только почти у самого горизонта вздымались белые дымы. Казалось, где-то вдали в селе топят печи.

— Не холодно? — недолго помолчав, спросил Казис. — Ручки-ножки у барышни ведь нежные. Хоть сама из деревенских… Гаспар, правда, хвастает, что его дочь никогда важной барышней не заделается.

— Не заделается, — подтвердила Анна. — Не на белоручку учусь.

— Не учишься-то не учишься, но и не так живешь, как все. Или ты задумала в деревню воротиться? — покосился Сперкай на спутницу. — Примака взять? — И ни с того ни с сего неистово стеганул лошадку. — Ну, пошла, мертвая!

— На что мне примак? О замужестве думать рано. Перво-наперво школу кончить надо.

— И то верно. — Сперкай отпустил вожжи и подвинулся ближе. — На что тебе земля, на что дом в Пушканах? И братцу твоему, Петерису, ни к чему. По дороге из Вентспилса я заходил к нему в Риге. Работает на Московском форштадте, на тряпичной фабрике, хорошие деньги зашибает. Живет на Заячьем острове. А у хозяйки его единственная дочь на выданье. Прямо сохнет по Петерису. Домишко у вдовы о трех комнатках, две сдавать можно. За домом огородец, ну все честь по чести. И зачем Петерису на пушкановские болота забираться? Мало багульника нанюхался, ржавой воды наглотался? Когда свидитесь, так скажи ему, чтоб бросал деревенское житье, пускай с рижанкой, с домом породнится…

— Петерис тоже на праздники приедет? — Эта новость была для Анны неожиданностью. В письме из дому ничего об этом не было.

— Известно, приедет. — Снова подстегнул Казимир лошаденку. — Гаспар вчера на станцию встречать подался, но, чтоб вашу овсяную машину не загнать, я вот взялся барышню из Гротенов доставить. Хорошо подгадал. Собрался я к гротенскому духовному отцу с птицей из ревутовской мызы. Да еще кое-какие делишки провернуть… Заодно и тебя по пути прихватил.

«По пути, — подумала Анна. — А то не знаю я тебя. Мизинцем не шевельнешь, если не перепадет тебе чего».

Повозившись какое-то время с вожжами, Казимир Сперкай возобновил прежний разговор: о видах на будущее, молодого поколения Упениеков — оставаться Анне в Пушканах или в другое место податься. Если не останется, умнее загодя выплатить Петерису долю наследства. Чтоб парень крепко на ноги встал! Он считает, на такое дело тысяч десять понадобится. И человека найти можно, чтобы деньги ссудил. На худой конец и у него, Казимира, может, нашлось бы кое-что.

— Сосед, видать, за это время разбогател, — бросила Анна. Посмотрит, как он сейчас завертится. Еще такого не было, чтобы кто-нибудь у них в округе на нехватку денег не жаловался. Но на сей раз Казимир не прочь был похвастать.

Грех жаловаться. На скипидарном заводе кое-что поднакопилось, надеется и побольше накопить. Барин там попался — лучше не надо. Сам жить умеет и другому не мешает. Поначалу, пока господин полковник еще не присмотрелся к нему, Казимиру Сперкаю, не все гладко шло. И харчился скудно, не более трех рублей в день имел. Ютился где попало: спал в сарае с худыми стенами. В землянке. Приходилось и в яме прикорнуть, под кучей коряг. А тут вентспилсцы ни с того ни с сего взбунтовались, пришлось стражников вызывать. А он в ту пору честно свое дело делал — потому барин его и приметил. По двадцать копеек за каждый выкорчеванный пень прибавил. Потом за другими присматривать поставил. А тут Казимиру посчастливилось встретить большую Ядвигу, сестру говартинского скупщика леса. Та стряпала ему, одежду латала, ну и сошлись с божьего благословения. Недавно, пока крепкие морозы не ударили, вдвоем по сорок рублей в день выколачивали. Как господа харчились: шпик с луком и вареные яйца ели, по воскресеньям — мясную похлебку, чай с сахаром. Он и водочкой в выплату побаловаться не прочь, потому и с рабочими ладит.