Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Совесть не всегда решает верно.

— За совесть ты, детка, не беспокойся! — вмешался ксендз Ольшевский. — Во власти святой церкви избавить человека от любых угрызений совести.

«Не исключат… Раз опять заговорили по-хорошему, то не исключат…»

— Нет, лгать я не умею. И кому-то доверять свою совесть тоже не собираюсь.

— Посмотрите только! — Холодные глаза директора Приеде загорелись. — Упрямится еще! Кто тебя освободил от законоучения?

— Вы сейчас не о законоучении спрашивали, а о посещении церкви вне школы.

— Вероотступница! — опять перекосился ксендз Ольшевский. — К какому приходу принадлежат твои отец и мать?

— К Ядвигскому.

— Прекрасно!

— Господин декан, минутку! С родителями мы сами уладим, — сказал Приеде, протяжно пыхтя. — Снизим ей балл за поведение. О дальнейшем подумаем.

Когда Анна появилась в коридоре, ее сразу обступили со всех сторон. Ну как, что сказали, что сделали?

— Только и всего? — у Спарок вытянулось лицо. — Ну и чудеса!

— А наша Елена черт те что наплела… — высморкалась Вилцане. — Если лишь такое наказание, то, знаешь, и я в другой раз смоюсь.

— Ты-ы? — насмешливо протянула Спарок. — Ты со страху в штаны напустишь.

— Еще посмотрим, кто первый напустит.

Со второго этажа кто-то тяжело ступал вниз по лестнице. Ученики рассыпались в разные стороны, как стайка воробьев, в которую швырнули палкой.

В конце недели Шпиллер передала Анне привет от Викентия. Его радовала стойкость товарища Гриши.

— Подумаешь, ничего особенного, — состроила Анна безразличное лицо. А сама была довольна: значит, Вика беспокоился за нее.

Несауле сдержала слово. Господин Приеде сменил гнев на милость и позволил неразумной учительнице исправиться, но за это она должна была написать декорации для рождественского вечера, украсить зал и другие предназначенные для гостей помещения, принарядить буфетную.

— Моя благоверная будет распоряжаться столом с крюшонами, она так решила, — закончил разговор директор. А для пущего спокойствия пригласил супругу в кабинет. — Го-луб-ка! Го-луб-ка!.. — крикнул он в дверь смежной комнаты, за которой почти все время, пока они разговаривали, гремели посудой. — Голубушка, выйди на минуточку!

Голубку или Голубушку, супругу директора, Айна до сих пор видела лишь мельком. Лично они знакомы не были. Супруга директора постоянно была занята чем-то неотложным по хозяйству: то за служанкой присмотри, то кучером и дворником распорядись или же спеши на станцию, на даугавпилсский поезд, со сметаной и маслом. Субботние дни она проводила на кухне, жарила мясо, пекла пироги, по воскресеньям принимала гостей или отправлялась в гости сама, так что замечать подчиненную мужа, скромную учительницу, ей просто было некогда. Сегодня была суббота, и в кабинете она появилась в пестром домашнем халате, зашпиленном большой медной английской булавкой, на плоском подбородке поблескивала капля жира.

— Что случилось? — кивком поздоровалась с Айной.

— Дорогая, я только что объяснил учительнице рисования, госпоже Лиепе, как украсить зал и буфетную. Ты хотела указать, как подготовить столики.

— Да, да… — Полная дама состроила серьезное лицо, уткнувшись подбородком в вырез халата, отчего пухлые щеки как бы раздулись. — Все должно быть сделано со вкусом. Против каждого стула надо положить крест-накрест или елочкой, думаю — лучше крест-накрест, по две веточки мяты или ели. И, чтобы получилось совсем мило, положить между ними визитную карточку с отогнутым верхним уголком, нарисовав на нем птичку, бабочку или рунический знак. Такие сейчас как раз в моде. В виде образца можно взять письмена на гробницах египетских фараонов. Это мне лично понравилось бы больше всего. Мы показали бы Гротенам, что такое изысканный вкус. А пониже красиво написать стишок из дайн Барона. На обеде у уездного начальника был вот такой:

Словом, что-нибудь о гостеприимстве, о блюдах и напитках. И очень, очень изящно. Таких стишков у Барона уйма, надо только поискать. — Последнее замечание, конечно, предназначалось учительнице.

При других обстоятельствах Айна этого так не оставила бы, но теперь, строптиво задрав голову, ее можно было легко лишиться. И еще одно немаловажное обстоятельство: надо было опасаться приставаний обер-лейтенанта. Теперь он и посреди ночи врывался в квартиру Дагиса, а во вторник вечером подкараулил ее на улице. Не окажись поблизости парни с мельницы, Айне навряд ли удалось бы вырваться из рук нахала.

Кучер обер-лейтенанта, солдат пограничной охраны, был под стать своему начальнику: во всяких гнусных выходках никто с ними в городке не мог сравниться. Поэтому теперь Айну устраивало, что она из-за дальней дороги и мороза вынуждена оставаться в школе, ночевать в учительской или в общежитии девушек.

И учительница Лиепа, проглотив горький комок, терпеливо выслушивала высокомерные наставления директорши, даже состроила при этом приветливое лицо. А про себя подумала: какой все-таки жалкий человек директор, раз пляшет под дудку ничтожной женщины. Но иначе, наверно, и быть не могло: не так-то просто найти богатую жену с влиятельными родственниками.

Когда супруга вернулась к своим домашним обязанностям, Айна попросила директора разрешить ей взять в помощь кое-кого из учеников. Директор разрешил:

— Несколько человек для черной работы. Таких, без которых можно обойтись в представлении.

И когда вечером следующего дня Айна вошла в рисовальный класс, ее там уже ждали трое: Анна Упениек, Андрей Пилан и белорус Федоров.

Место для срочно организованной мастерской отвели в подвале замка — в помещении без окон, с низкими каменными сводами и каменным полом. Фонарь и лампа с отбитым стеклом давали тусклый свет, и смешивать краски надо было подниматься повыше, где посветлее. С пробами красок приходилось бегать в учительскую, в зал или в один из классов. Лишь сшивать мешки для декораций, натягивать их на рамы и покрывать смешанной с клеем охрой можно было в подземелье.

— Преддверие царства Аида, — посмеивались Айнины помощники, соревнуясь в скандировании вызубренных бессмысленных, трескучих стихов:

Вирши, конечно, состряпала Лиепиня. Они лишний раз говорили о скудоумии классной дамы и о том, как много ценного в хваленой рижской и европейской культуре, которую школа собирается нести темным латгальцам.

Работы по украшению театра и зала оказалось невпроворот. Три декорации для древнегреческой мистерии: цветущий луг, на котором Аид обманывает Персефону; подземелье, где томятся падшие души; пейзаж пробуждающейся весны; две декорации для «Даугавы»: Даугава черная и Даугава солнечная. Затем бесчисленное количество украшений: розетки — красно-бело-красные картонные щиты по количеству уездов с надписями: «Всё за Латвию», «Солнечный век Латвии» и «Боже, благослови Латвию!». И наконец — буфетные столики, которые надо было подготовить заблаговременно. Айна Лиепа орудовала карандашами, кистями, кисточками и малярными щетками до десяти часов вечера. Наносила на мешковину и картон краски, вонявшие дешевым клеем. Айна вся пропиталась запахом красок и варева, от него не спасали ни теплая вода, ни туалетное мыло. Часто она садилась за эскизы только под утро, когда в кабинетах и классах служительницы начинали стучать дверцами разжигаемых печей.