Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Попробуйте только чужую семью разбивать…

— Семью? — с издевкой прошипела Тилтиня.

Айна не хотела стать свидетельницей подобного разговора и отступила к стоявшему в углу камышовому стулу в латышском стиле, чтобы его рассмотреть. Айна Лиепа — учительница рисования, почему бы ей не заинтересоваться такой вещью?

Появилась госпожа Зустрыня в сопровождении служанки с кофейником, высоким и надутым, как нахохлившаяся птица.

— Тс-с! — погрозила Зустрыня коротким пальцем. — Сейчас начнется. Слушайте внимательно! Только, ради бога, тихо! Он категорически против публичного собрания. Сказал, пускай каждый останется на своем месте.

Айна оказалась рядом с Креслыней, напротив супруги директора и Несауле. Удобно ей, конечно, не было, но какие тут еще могут быть удобства. Ароматно курился кофе, тихо позвякивали ложечки, дамы почтительно прислушивались к доносившейся из-за портьеры речи, к глухим булькающим звукам. Айне показалось, что говорит человек, страдающий насморком.

— Вам хорошо слышно? — спросила Айна Креслыню.

— Слышу.

— Что он говорит?

— Помолчите! — одернула ее Креслыня.

Со всех сторон в маленькую учительницу впились укоризненные взгляды. И госпожа Несауле посмотрела на нее, как на провинившуюся школьницу.

«Зачем я пришла сюда? — Айну словно дятел клюнул в висок. — Я для них, как пятое колесо».

Странная речь в соседней комнате продолжалась.

«К чему мне сидеть здесь? — Не давал ей все покоя дятел. — Что мне люди, для которых я пустое место?»

Невидимый оратор за дверью на время умолк. Громче зазвенела посуда. Дамы стали перемещаться поближе к среднему столику, что был почти у самой двери. Воспользовавшись общим движением, Айна выскользнула из комнаты, к выходу.

Все, что следовало взять с собой в школу, она уже сложила. Еще оставалось почистить пальто и шапочку, когда в сенях кто-то постучал. Сильной, твердой мужской рукой.

«Шпион… Заявился после ночного кутежа, не иначе…» Айна уже хотела позвать хозяев, но внезапно решила раз и навсегда разделаться с гнусным преследователем сама, бросила щетку, подошла к двери и смело отодвинула задвижку.

— По-жа-луй-ста! — зло крикнула она. Пускай поймет, что его ожидает!

Однако это был вовсе не обер-лейтенант пограничной охраны, а Айнин языкастый знакомый по школьному рождественскому вечеру: Станислав Шпиллер, о котором она сейчас думала меньше всего.

Должно быть именно от удивления она выглядела страшно смешной. Войдя в комнату, гость посмотрел на нее долгим взглядом и так расхохотался, что затрепетало пламя под стеклом лампы.

— Вы? — У Айны пересохло во рту.

— Собственной персоной. Такой, какой есть в этот благословенный богом и батюшкой Ульманисом Новый год. Наверно, ждали другого?

— Не ждала, но боялась нежданного, — призналась она. Едва пожала холодную ладонь гостя и предложила снять пальто. В самом деле, какая приятная неожиданность. Оказалось, она глубоко ошибалась, думая, что обещание Шпиллера навестить ее так обещанием и останется.

— Как вы скверно настроены, — опять засмеялся гость. — Лучше признались бы честно, что сами избегаете меня. Так, только так, уважаемая. Когда ни приду, учительницы нет и нет. Будь на моем месте другой, так ноги его тут больше не было бы, а я в такую рань…

Второго такого балагура, как Шпиллер, просто не сыскать. Пока он у печки стряхивал с ботинок снег, снимал пальто и ощупью убеждался в прочности сиденья, устраивался на стуле, Айна нахохоталась до колик. О, что верно, то верно, в гостях он вести себя умеет, еще с детства, когда служил у извалтского пивовара. Тот детей два раза на дню кормил розгами и раз — хлебом, но правилам поведения научил на самый тонкий манер.

Но Извалта это только цветочки. А мельники, скупщики, управляющие мызами? А курземский хозяин «Вишинкниеков», который каждый ломоть хлеба к завтраку безменом взвешивал, а к обеду — на больших весах. Поэтому правила хорошего поведения Станислав Шпиллер усвоил не хуже заповедей. Так и должно быть. Сейчас поведение стало сугубо государственным делом. В Латвии оно ценится раз в десять выше, чем ум и рассудительность. Не верите? Посмотрите вокруг! У кого хребет погибче и лучше язык подвешен, уж тот кого угодно обскачет. Кто на выборах верх одерживает? Тот, кто больше других языком треплет, сулит, изворотливее других хвалит хозяйку, хлопает по крестцу ее корову. Тот, кто вести себя умеет. Хотите — верьте, хотите — нет, а изысканному поведению теперь в Риге, в ресторане Шварца, учатся все министры и директора департаментов. У него там знакомый один служит, рассказывал. Его знатные господа бесплатно кормят и поят, чтобы учил их поизящнее кланяться.

— Как видите, существование государства требует изящества, и это всегда принимается во внимание, — закончил Шпиллер с насмешливой патетичностью.

— Только не всегда. — Айна вспомнила, что она видела в Риге, да и тут же, в Гротенах. — Порою наше высшее общество ведет себя просто по-свински.

— Тоже верно. — Шпиллер посерьезнел. — Буржуа, особенно латвийские, которые едва успели навозную жижу с ног смыть, при всей своей утонченности мало чем от скотов отличаются. Зато нуворишской спеси и мещанской тупости им не занимать. Хвастают цивилизацией, а у них от нее лишь крахмальные воротнички, галстуки да начищенные ботинки. Чешский писатель Гашек в одном из своих фельетонов здорово описал мелкотравчатость таких буржуа. А теперь, уважаемая художница, позвольте взглянуть на ваши достижения в искусстве. — Шпиллер подошел к Айниному мольберту с начатой работой. — Неплохо, рисовать вы умеете. У вас все естественно. Это хорошо, так и надо. Для начала, во всяком случае, — хорошо. А знаете, почему я говорю это? Ваше искусство становится нужным.

— Нужным? Кому?

— Трудящимся. Рабочим. Рабочие знают вас как интеллигентную девушку, балтийку, которая приехала в Латгале честно работать, а не над местными жителями измываться. Вы происходите из трудовой семьи, и вы на стороне трудящихся. Несмотря на вашу аполитичность. — Парень заговорщицки подмигнул. — Хотя от аполитичности вашей мало что осталось. Если точнее, лишь тоненький налет.

— И все же я в политику не вмешиваюсь. — Айна начала о чем-то догадываться. — В ней я действительно ничего не смыслю.

— Вы уверены в этом? Ну ладно, допустим, что это так. Но главное то, что рабочие просят вас помочь.

— Помочь? Меня?

— Надо сделать плакат. Совсем простой. Двухцветный. Лучше всего — красно-черный. При нашей технике многокрасочность не осилить. Пока, разумеется. Нужно написать: «Долой власть капиталистов! Работы и хлеба рабочим!» Понятно?

— Понятно, конечно, но я…

— Не сможете?