Владимир Степаненко - Дежурный по звездам

Тут же озабоченно сновали старшины рот. Они переписывали оставшихся в живых, выясняя количество убитых и раненых.

Иван Сироткин обратил внимание на пулеметчика. Молодой черноволосый парень с круглым, как блин, лицом старательно зашивал порванный рукав гимнастерки.

Иван подошел, поздоровался и присел рядом. Пулеметчик перекусил нитку и внимательно посмотрел на пограничника.

— Не подводил? — Сироткин кивнул на ручной пулемет десантника, стараясь завязать разговор.

— Был случай, диск песком забился.

— Это самое страшное, — согласился Сироткин. — Как там? — он показал рукой в сторону фронта.

— Танков много бросили… Отсечешь от танков, — сразу фрицы драпают. Сотни три переколотили… Зарываться стали в землю, проволоку колючую ставят…

— Сироткин! — позвал командир роты. — Ночью нам наступать. Приказ полковника Родимцева. Сигнал — зеленая ракета. Огнем нас будет поддерживать Днепровская флотилия. Ты получишь ручной пулемет.

…До полуночи осталось не больше часа. Черную мглу распорола ракета, оставляя дымный хвост. Далекие кусты и лощина на секунду осветились дрожащим светом.

— Ура! — прокатилось по окопам.

Выскакивая из узких щелей и ячеек, бойцы прыжками продвигались вперед. Откуда-то издалека тяжело ударили орудия моряков Днепровской флотилии, поддерживая наступающих. Немцы открыли ураганный огонь. Но бойцы успели пересечь пристрелянное пространство, и снаряды рвались сзади, почти не причиняя вреда. Несколько осветительных ракет взвились в небо, высвечивая бегущих людей, темные щели окопов, убитых, воронки и кусты.

Сироткин старался не выпускать из виду командира роты и бежал рядом с ним. Из-за поворота выскочил немецкий солдат, вскинул автомат. Сироткин успел сбить плечом командира роты и полоснул из пулемета, но автоматная очередь ударила по ногам, и Иван Сироткин упал…

На исходе короткой ночи санитары подобрали Сироткина.

— Пить!.. — попросил он жалобно.

— Потерпи немного, — сказал добродушный санитар с брезентовой сумкой на плече. — Торопиться надо… А то машина уйдет в медсанбат…

— Лейтенанта нашли?

— В окопе тебя одного подобрали.

— Рота где?

— Далеко теперь, — сказал второй санитар…

К гимнастерке Иван Сироткин старательно пришил черными нитками две нашивки за ранения — тяжелое и легкое. А потом, надев новую шинель, снова почувствовал себя бойцом. Последний раз прощально посмотрел на ворота саратовского эвакогоспиталя и, чуть подтягивая правую ногу, побрел не торопясь на железнодорожную станцию, где находился пересыльный пункт.

В запасном полку он старался не выдавать свою хромоту, но после маршей и особенно к перемене погоды сросшиеся кости голени болели просто нестерпимо. Несмотря на свои страдания, он был доволен, что ловко провел медицинскую комиссию и ее председателя — старичка хирурга, который, как все глухие, при разговоре громко кричал и казался раненым очень злым и вредным человеком.

Сироткина решили комиссовать по тяжелому ранению, но он, услышав приговор, разволновался, отбросил палку в сторону и громко крикнул:

— Хотите, спляшу? Назначайте любое испытание. Я здоров! Вы поймите, я здоров! Отправляйте на передовую. Мне воевать надо. Я еще с фашистами не рассчитался.

— Успокойся, Сироткин, — выводя его в коридор, тихо сказал хирург. — Все обойдется. Подожди.

И тогда-то Сироткин внимательно всмотрелся в лицо врача. И увидел его набухшие веки, черноту под глазами, дряблую шею и синие веревки вен на худых руках. Стало жаль старого, усталого человека, который по возрасту годился ему в отцы.

Врач неожиданно шагнул к раненому и, взяв его за руку, сказал:

— Сына у меня убили в Сталинграде… Юру, Юрочку…

Больше они ни о чем не говорили.

Документы Сироткина хирург подписал.

…Глухой ноябрьской ночью на далеком разъезде выгружался 45-й запасной стрелковый полк. Последние часы воинский эшелон медленно тащился по голой степи, словно заблудился между низким облачным небом и черной землей. Незадолго до остановки паровоза повалил густой снег, и сразу все кругом преобразилось и посветлело.

Красноармейцы прыгали из высоких теплушек в мягкий снег, утаптывали его сапогами и валенками, пробивали глубокие дорожки. После теплого вагона, где пылала раскаленная «буржуйка», Сироткин никак не мог согреться, и десятиградусный мороз казался ему просто лютым.

Мимо первого вагона, в котором ехал Сироткин, один за другим торопливо пробежали командиры батальонов и рот к теплому паровозу. При скупых отблесках красного огня, бьющего из поддувала, начали рассматривать карты.

— Замерз? — спросил у Сироткина высокий сибиряк в теплом полушубке.

— Есть малость.

— Подходи ближе к паровозу. Согреешься.

Какой-то находчивый боец вытащил из теплушки доски, быстро их переколол. Стучал кресалом по кремню, пытаясь поджечь лучинки.

— Теплинка кстати, — сказал, потирая озябшие руки, Сироткин, не спуская глаз с досок.

Красноармейцу на помощь пришли товарищи, они собирали и подкидывали в костер обрывки газет, ружейные протирки.

— Костер не разводить! — крикнул старшина и принялся валенками расшвыривать доски.

— Стройся, первый взвод! — раздался раскатистый голос сибиряка, и, как эхо, эта команда покатилась дальше…

— Полк! Становись!.. — закричал охрипшим голосом худой, жилистый подполковник, раненный в шею. Голова его лежала на плече, будто он к чему-то прислушивался. — Командиры батальонов, проверку проведете на правом берегу Волги.

За три дня долгого пути в теплушках красноармейцы высказывали разные догадки и предположения, куда их отправят, называли знакомые фронты. Но оказалось, привезли в Сталинград.

Первый батальон построился, и бойцы шагнули в степь. Сразу же за эшелоном ударил сильный ветер, сшибая с ног. Сироткин с трудом поспевал за товарищами. Правая нога отяжелела, и он скоро сбился с мерного шага, стал отставать, мешая идущим сзади шеренгам.

— Подтянись! — крикнул кто-то над ухом Сироткина, подхватывая его под руку. — Не отставай, милый. Надо успеть к переправе. На Волге ледоход. Ты что, ногу стер? Дойдешь?

— Дойду! — стискивая от боли зубы, едва выдавил Сироткин. Но, сделав еще несколько шагов, сел на снег и принялся растирать раненую ногу.

— Я за тобой Макарчука пришлю! — крикнул боец, бросившись догонять ушедший в темноту строй.

Сироткин нагреб рукой снег и поднес его к губам. Внутри все горело от жажды. Мимо шли бойцы, и в него летели, выбитые сапогами и валенками, мороженые комья земли. Топот сотен сапог глушился снегом, как тяжелым ватным одеялом.

Из снежной круговерти величественно выплыл высокий двугорбый верблюд. Он выступал не спеша, будто это не за ним громыхала пустая дребезжащая телега. Рядом с верблюдом, ведя его за веревку, шел старшина.