Владимир Степаненко - Дежурный по звездам

Забытые избяные запахи неожиданно нахлынули на него: подходившего теста, молока и вареной картошки. Пошуровать бы сейчас рогачом. Вытащил бы из пода печи упревшие в чугунке щи. Когда он ел, мать любила стоять рядом, подоткнув под фартук руки. Где как не за едой поговорить с сыном, посмотреть на него.

Ручейки у Романа под ногами ускоряли свой бег, громче переговаривались между собой. «Спешу!» — «Бегу!», «Спешу!» — «Бегу!».

Новый порыв ветра принес далекий гул мотора. Роман остановился, прислушался. После аэродрома удивительная тишина — не гудели проносящиеся машины, не скребли металлические щетки. Он с детства любил лес. Лапник елей и листва деревьев надежно укрывают от сырости. Даже в самый ливень можно отыскать сухое место под елью и узнать, кто там побывал. Прятался беляк: натряс белых шерстинок, отсиживался косач: обронил иссиня-черное перо.

Неожиданно выпорхнула стая птиц, замелькав серыми пестринами крыльев. Куропач прокричал, и стая, недалеко отлетев, ткнулась в густую траву.

— Куропатки! — изумленно прошептал Сироткин и с каким-то особым вниманием посмотрел вокруг в надежде отыскать хоть какой-нибудь след.

Но трава стояла незамятая, чуть-чуть прибитая косым дождем. Он искал озеро Ямбо-то. По пути к нему должна быть Черная речка.

Глухой шум насторожил Сироткина. Сразу почувствовал себя увереннее, прибавил шаг, пошел на звук. Перешел границу каменной гряды и зашагал под уклон. По-прежнему под ногами бежали маленькие ручейки, набирая скорость и силу. Блеснула светлая полоска, резко выделявшаяся на фоне темного неба и земли.

Подойдя к берегу реки, Роман увидел, как в глубину метнулась большая рыба. «Надо идти!» — приказал он себе. Подавив вздох, направился вниз по течению. Шел медленно, стараясь запомнить все повороты. Он не сразу понял, что стоит уже на взгорье. С разбросанных камней свисали длинные бороды лишайников. Оглянулся вокруг — ни души. Первый раз почувствовал гнетущее чувство одиночества.

— Го-го-го! — закричал он, больше не в состоянии выносить звонкую тишину, дождливый полумрак. Выждал минуту и снова огласил тундру громким голосом: — Го-го-го!

Где-то впереди услышал приглушенный всхлип. Не раздумывая, что бы это могло быть, он помчался, не выбирая дороги, прыгая между острыми камнями. В глаза ударила свинцовая гладь реки. На перекате вода пенилась, глухо шумела. Под галечным берегом ярко светился белый обкатанный кругляш. Привыкнув к полумраку, Роман на секунду зажмурил глаза, а когда открыл, заметил мальчишку в белой рубашке. Он лежал на кочке, свернувшись клубочком.

— Хосейка, я здесь! — громко закричал Сироткин.

Он подхватил мальчишку на руки. Прикоснувшись к его смуглому лицу, испугался: лицо горело, и холодный дождь не в силах был остудить воспаленного тела. Осторожно подул. Длинные ресницы мальчугана дрогнули. Роман сдернул плащ-палатку и старательно закутал ребенка.

— Хосейка, Хосейка! — торопливо шептал он. Тот удивленно приоткрыл глаза:

— Надежда Кирилловна… Честное слово… Я не нарочно… Извините меня… — бормотал Хосейка. — Пить, пить!

— Хочешь пить? Я мигом, подожди немного, — Сироткин спустился к реке и зачерпнул воду пилоткой.

Мальчуган жадно пил.

— Хосейка?

— Абурдай.

— Что хочешь?

— Абурдай.

— Не понимаю, Хосейка.

— Кушать, абурдай давай.

Сержант тоскливо посмотрел на хмурые дождевые облака: по такой погоде не выпустят вертолет. Торопливо стащил китель, потом нижнюю рубаху. Поднялся на скалу и положил рубаху, обозначив рукавом направление, по которому он решил возвращаться. Вернулся к мальчику.

— Ну, брат, придется топать. Шевелить ножками. Ждать вертолет нам не резон. Прилетят, отыщут нас. Идти ты сможешь?

Хосейка молчал. Наклонившись, Роман услышал обрывки непонятных слов.

— Ты совсем больной. Ну, ничего. Я понесу тебя. Быстрой прогулки не обещаю. Смотришь, к вечеру и добредем до поселка! — Он подхватил Хосейку на руки и медленно направился обратно по своим следам: примятая трава еще не успела подняться.

— А ты, Абурдай, тяжелый. Кило не кило, а килограммов тридцать с лишним поднабрал.

Так, разговаривая сам с собой, Сироткин медленно брел по тундре. Дождь бил сбоку, в правую щеку. Сейчас Роман видел куда больше, чем прежде. Удивляли цветы. Красные камнеломки, полярные нежно-голубые маки и беленькие лужайки пушеницы. «Узнать бы, сколько шагов в километре! — озабоченно подумал Сироткин, крепче прижимая к себе мальчугана. — Если тысяча шагов, то первый километр я скоро пройду. Останется еще десять! Если разобраться, то уж не так и много. Я дойду. Обязательно дойду!..»

Иван Данилович Сироткин не спеша отошел от стола, посмотрел на недочитанную книгу. Сидеть за столом больше не мог. Как всегда, перед непогодой болела нога. Литой дробью секли по стеклам капли дождя. Он зябко поежился. Показалось, что осенняя сырость все больше проникала в избу. Еще чуть-чуть — и начнут мерзнуть руки. И Сироткин-старший невольно подумал о Романе. На Севере, поди, еще холоднее.

Сильные порывы ветра ударили по крыше, а потом начали перехлестывать провода, и электрическая лампочка в комнате то гасла, то снова вспыхивала. Кряхтя, Иван Данилович полез на печь.

Тревожно прокричал разбуженный петух, раскудахтались куры, а потом протяжно промычала корова.

— Иван, поди глянь, что там такое, — сказала испуганно жена из-за перегородки. — Ты залез на печь и захрапел, а меня сон не берет. Что на дворе, не пойму?

— Волгарь задул! Забыла? — глухо отозвался с печи хозяин.

Каждый ветер имел у него свое название: южак — южный; балтиец — западный; байкалец — восточный; волгарь — северный!

Старые раны ныли. Налетевший северный ветер, боль в ногах напомнили о войне. Прошло почти три десятилетия, а ничего не забылось. Раны и отмороженные ноги напоминали о грозных днях боев. Тогда, зимой 1942 года, стояли страшные морозы и свирепствовали злые северные ветры. Дули они через Волгу с открытых широких степей.

Ивану Сироткину казалось, что в разрушенном, разбитом до основания городе давно остановилось время. Стрелки часов старшины Макарчука зацепились друг за друга и застыли. Уже несколько дней подряд бойцы не видали солнца. Оно подымалось бурым мутным пятном и изредка выглядывало в просветах черных дымов.

Перед каждой атакой фашисты пускали вперед свои танки. Двигались они, как на параде, — по два в ряд. А сверху налетали бомбардировщики в плотном строю девяток. Одна группа сменяла другую по точно составленному графику. Не только земля, но и небо дрожало от разрывов, а черные дымы пожаров метались из стороны в сторону. Коробки домов рушились на окопы бойцов, засыпая битым кирпичом и штукатуркой. Едкая пыль сбивала дыхание у обороняющихся пехотинцев 45-го запасного стрелкового полка.