Владимир Степаненко - Дежурный по звездам

Кузовлев задумался и не заметил, что отстал от товарищей. Они были уже далеко впереди. Даже доски мостовой, которые гудели сегодня под ногами рассерженными басами, не привлекали его внимания.

В зале он не сразу отыскал знакомых учительниц. Было душно. Музыканты настраивали инструменты, и первые аккорды скрипки и аккордеона смешивались с гулом голосов и веселым смехом. Кузовлев увидел Захарушкина. Тот проворно пересек зал и подошел к девушкам, которые приветствовали его радостными восклицаниями. Кузовлев присоединился к их компании.

— Здравствуйте, девушки, — сказал он глухо, завидуя Захарушкину, который с удивительной легкостью заводил знакомства, нес чепуху, приковывая всеобщее женское внимание.

Надя холодно посмотрела на него и, словно задавшись целью позлить его, прижалась плечом к Захарушкину, вызывающе громко смеялась. Кузовлев никак не мог понять, что с ней происходит. Видимо, сегодня не получится у них душевного разговора. И уже пожалел, что пошел на поводу у Захарушкина — поперся на танцы. Радость от встречи, о которой он думал, пропала. На какой-то миг с неприязнью подумал о Захарушкине: уж не он ли что-то наговорил о нем Наде. Ему стало не по себе. Стоял как неприкаянный.

Заиграли фокстрот, и пары потянулись к центру зала. Захарушкин быстро подхватил Надю, уверенно повел ее в такт музыки. Кузовлев сел на стул недалеко от оркестра.

— Владимир, почему вы сегодня такой неразговорчивый? Что случилось? — спросила Надя, когда Захарушкин подвел ее после танца к сцене. — Вы не умеете злиться. Это вам не идет. Я разглажу ваши морщинки. — Она осторожно потерла его лоб.

Ее прикосновение произвело чудесное действие. Кузовлев оттаял, почувствовал всю глупость своей обиды. За что он, собственно, обиделся? Не так посмотрела? А как ей смотреть на него? Разобраться — он ее совершенно не знает, а по одному впечатлению судить нельзя. Не знает он хорошо и Наташу, о которой так много думает день и ночь. Наверное, так устроен человек, чтобы постоянно о ком-то думать. До сих пор не знает — любовь у него к Наташе или только увлечение? А свою единственную девушку, может быть, он еще не встретил? Не окажется ли она где-то здесь? Он внимательно всматривался в лицо Нади, Те же веснушки и глубокие ямочки на щеках, что и у Наташи. И глаза красивые — большие, с длинными ресницами…

— Второй танец мой, — решительно сказал Кузовлев и взял Надю за руку.

То и дело рядом с ними оказывался Захарушкин с Зоей. Они нарочно толкали их, но ни Кузовлев, ни Надя не обращали на это внимания. Более того: Константин его не раздражал, как прежде. Сейчас он прощал ему все его мальчишеские выходки.

— Надя! Надежда Кирилловна! Я с ног сбилась, — громко позвала школьная нянечка, запыхавшись вбегая в зал.

— Что случилось?

— Мальчишка из изолятора убежал.

— Кто?

— Хосейка..

— Я его уложила в постель. — Надя растерянно посмотрела на Кузовлева. — Врач подозревает воспаление легких. В море рыбу ловил. Днем мерила температуру: тридцать восемь и девять! Что теперь с ним будет?

Учительницы раздетые выбежали из Дома офицеров. Кузовлев и Захарушкин последовали за ними, надеясь помочь в случившейся беде.

— Надо доложить дежурному по части. Пусть объявляют тревогу, — серьезно сказал Захарушкин.

— Правильно, — согласился Кузовлев.

— Думаешь, мальчишка далеко убежал? — спросил Константин.

— В тундре поди-ка найди его, — резонно заметил Владимир, да и ночью запрещено подымать вертолеты.

— Разве это ночь? — пожал плечами Константин. — Так, одно название. Я в штаб! — Захарушкин свернул на широкую улицу.

Кузовлев и другие офицеры прибежали в интернат. Полуодетые дети выглядывали из открытых дверей спален.

— Ты Небене? — спросил Кузовлев у девочки с черными косичками.

— Я Окся.

— Окся? Художница?

Девочка покраснела и спряталась за спину подруги.

— Небене, — спросила Зоя взволнованно, — вы с Оксей должны знать, куда убежал Хосейка.

Из спальни вышла девочка в оленьей малице. На голове красный платок.

— Чум надо искать. Отец Хосейки стоял около озера Ямбо-то.

— Далеко озеро?

— Далеко, близко — не знаю. Два раза олешек надо кормить, пока они добегут с нартами.

— Я слышала, олени за один перегон пробегают пятнадцать километров, — вспомнила Надя.

— Надя, проведи меня в кабинет директора. Надо позвонить командиру полка, — сказал Кузовлев.

Он не успел набрать номер, как вдруг, сильно завывая, разорвал сонную тишину поселка ревун. Сирена непрерывно гудела, поднимая людей с постелей, вселяя тревогу и беспокойство.

— Тревога! Я должен быть в полку. Отыщем Хосейку, не волнуйтесь, — успокаивал он взволнованных учительниц.

Вездеход круто развернулся и пошел через тундру, кроша стальными гусеницами нерастаявшие наметы снега, лед, камни, пересекая мелкие ручейки, речушки и расплесканные озерца.

Сержант Сироткин долгим взглядом провожал уходящую машину, пока она не скрылась в низине. Плотнее закутался в зеленую плащ-палатку и хмуро посмотрел на черное, облачное небо. Ветер еще доносил до него подвывающий звук мотора. Шофер несколько раз глушил его на коротких остановках и высаживал очередного солдата или офицера. Растянувшись широкой цепочкой, они должны дойти до озера Ямбо-то и отыскать мальчика.

Сироткина ночью подняли по тревоге. С вечера он не находил себе места от зубной боли, только пригрелся — разбудили. Сейчас он дрожал от пронизывающей сырости. Мелкий дождь сек лицо косыми струями, заливал сапоги, холодил руки, а зуб разболелся с новой силой.

Сироткин недовольно смотрел на темную стену дождя. По такой погоде вертолет не выпустят. В другое время он бы радовался открывшемуся перед ним бескрайнему простору. Он любил тундру, но сейчас не обращал внимания ни на бугры мочажин, ни на маленькие, гибкие, стелющиеся по земле стволы карликовых березок.

Пригнув голову к груди, Роман неторопливо брел вперед. Иногда он цеплялся сапогами за крепкие ветви и с трудом удерживался на ногах. Один раз нагнулся и рванул ветку на себя. Но вырвать не удалось. Он удивленно рассматривал толстенький стволик с черточками. Березка! Встреча со знакомым деревом обрадовала. Ствол чуть тоньше мизинца, а веточки — соломинки. Кругленькие листочки — копейки. Сироткину стало стыдно: у них в деревне считалось преступлением сломать или срубить без дела ветку дерева. Он задумчиво смотрел на маленький листок с острыми зубчиками. Осторожно растер его между пальцами. Знакомый запах до боли напомнил родные места. Перед домом у них стояли высокие белоствольные березы, шелест их листьев он часто слушал по вечерам. Он отпустил деревце. И тут же увидел вытянувшуюся маленькую ивку. Нахлынувшие воспоминания согрели. Сироткин пристальнее вглядывался в тундру, и она оживала перед его глазами. Из-под каждого камня, кочки вытекали прозрачные шумные ручейки. Сталкивались между собой, сплетались, как косички. Какие они здесь тоненькие, маленькие. В Защигорье ручьи совсем другие — полноводные, длинные, веселые, и называют их уважительно и поэтично: Светлый ручей, Глубокий, Звонкий. В Светлом берут воду для питья. В Глубоком ловят крупных окуней и щук. А у Звонкого молодежь собирается. Сидят, отдыхают, слушают мелодичные переливы.