Михаил Миляков - Лавина

— А Назаров! Юлий Федорович… — не унимался Паша. — Пик Ленина в одиночку! Интеллигентнейший человек…

— Одиночки рано или поздно погибают!

— А почему? Ты что, не знаешь? — Чувство справедливости Паши уязвлено, он метал громы и молнии. — Потому что понадеялся на других. А его предали.

Воронов и тут за точность и проясненность до конца:

— Трагедия с парашютистами на пике Ленина случилась, потому и продукты не сбросили, было не до него.

— «Было не до него»! Юлия Федоровича не признавали. Он делал то, что другие едва вытягивали, собрав экспедиции и расходуя немалые средства. А он — в одиночку. На свои отпускные. Единственный раз понадеялся…

— Ни к чему винить других. Тем более в случае с Назаровым. Да, мы за коллективизм. При любых обстоятельствах мы будем выбирать в пользу коллектива, не доморощенных героев.

— Зато полное единение с природой, — сказал Сергей поникшим голосом. — Если больше одного, начинается та самая психология… В которой мы сейчас тонем.

— Ты о чем? — не расслышал Воронов. И отмахнулся: — Прогорклые сливки с индийской философии.

…Не мог Жора Бардошин жить не победителем. Так устроен. Конечно, не всегда доставались первые места, но боролся до последнего. Боролся, покуда сквозь пот и кровь с яростью и злобным удивлением не начинал убеждаться — не для него. Но и тогда не оставлял вожделенной цели, не мог, как иные, взять и отказаться… Еще и потому столь катастрофичны оказывались поражения. Все их помнил Жора Бардошин, с малых лет. Углями тлели в сердце, стоило чуть подшевелить — жгли.

Как его угораздило влюбиться? Поневоле согласишься с древними мифами про бездельника Амура: из насмешливой детской резвости пуляет отравленными стрелами в кого придется.

Страшно подумать, третий год тянется…

Собирались на Кузнецком у Вавы. Отчество и не знал никогда, фамилия?.. И друзья, и едва знавшие звали запросто — Вава. На пенсии уже, они, балетные, в тридцать пять на пенсию выходят, подумать только. Тощенькая, быстрая, с мелкими, приветливыми чертами лица, недавняя вдова. Жора, несколько лет всего, как в Москву перебрался, был еще очень зелен, и Вава показалась ему дамочкой что надо. Артистка! Высший тон. При ней состоял, а точнее, жил на ее хлебах нагловатый молодой мосфильмовец. Днями он где-то рыскал, вечером же являлся на огонек в отличие от прочих с пустыми руками. Впоследствии он чудовищно растолстел и удачно выступил в нескольких комедийных фильмах, отчасти благодаря этой своей толщине, отчасти еще более усилившемуся нахальству. Женился он, разумеется, на другой. Вава же и в то время не скрывала своего намерения выйти замуж. Как-то все по-дружески, без затей было, карты держали открытыми.

У Жоры водились деньжата, опять же «Жигуль», да и парень он разбитной, так что принят был и приглашаем приветливо. А Вава, ее главное достоинство, помимо открытого нрава и великолепной квартиры в старом доме с высоченными потолками, уставленной разнообразным антиквариатом (муж покойный страстным собирателем был), ее основное, в понимании Жоры, достоинство заключалось в весьма широком круге знакомств из театрального мира: Большой и Малый рукой подать, и сама она в недавнем или давнем, не будем так уж пристально выяснять, прошлом танцовщица; постоянно к ней забегали по-свойски, на огонек, а не то что-то кому-то передать, с кем-то увидеться и так посидеть, расслабиться, забегали в том числе весьма привлекательные актрисули балетные. У нее Жора впервые увидел Регину.

Его только будто чуть кольнуло, когда глаза их на секунду встретились. Кольнуло совсем легонечко и приятно, и приятно возбудило, чего некоторое время не случалось.

На Жорином счету числились победы все больше над женщинами зрелыми, в любовных перипетиях искушенными, иногда замужними, одним словом, такими, с которыми довольно скоро устанавливалось взаимопонимание и сложные цирлих-манирлих ни к чему. (Как раз к тому времени относился роман с очаровательной кассиршей из Сандуновских бань, роман бурный, изобиловавший великолепными сценами ревности и нежными примирениями. Заметим, что ни кассирша, ни те, которые проходили до нее, а также после, заметного следа в душе и биографии Жоры Бардошина не оставили.) Итак, хотя укол был как бы даже вскользь и совершенно между прочим, яд начал действовать. Спустя неделю или около того Жора, добыв билеты на «Жизель», приметил ее на сцене в числе прочих. Сбегал в антракте за биноклем (места были не очень) и далее рассматривал очень заинтересованно и заметно волнуясь. И зачастил к Ваве.

И никак не мог решиться расспросить Ваву. Имени (в тот первый раз как уши заложило) и то не знал. Прохаживался возле театра, а то затаивался в сторонке, высматривал — не появится ли, придумывал эффектные случайности и ловкие комплименты и ни разу ее не встретил.

Никаких определенных действий Жорику предпринять так и не удалось, сроки диссертации поджимали, хочешь не хочешь, взялся вплотную за науку, не засиживаться же в аспирантуре. И правильно сделал. Не переломи он себя, не отлепись от радужных мечтаний… Жизнь, она такая, сегодня дорожка сама под ноги стелется, а завтра, что завтра будет — никому не дано знать. Материалец насобирал для диссертации шикарный, на докторскую тянул, да уж ладно, и так слухи, будь они неладны, о его проказах казанских и кое-каких якобы заимствованиях из кубышки покойного шефа… Находятся жаждущие склоки бузотеры среди ученой братии всех рангов, но при необходимости можно сыскать и на них управу в лице их врагов и противников. Зарубите себе на носу. (Тут еще кассирша возымела намерение замуж за него, иначе — в воду. В Сандунах вон какие бассейны! Легко ли, спрашивается, утихомиривать всякий раз, приводить в чувство?) Годик выдался — за три потянет.

А когда до защиты оставалось всего ничего — с оппонентами полный контакт, подтягивал хвостики, — снова в Большом увидел Регину.

Она уже танцевала «Танец маленьких лебедей», и как танцевала! Разные их па, верчение — он еще не очень разбирался, но ножки! Поворот головы… Сидел совсем близко, в партере. С ума сойти — изгиб шеи и опущенные глаза, чуть припухлые губы, убранные назад волосы, открывавшие розовое ухо… Сорвался перед последним действием — и к трем вокзалам; у каких-то молодцов в кепках с длиннющими козырьками набрал на полсотни роз, скорее обратно, к служебному подъезду, но теперь уже без глупостей: пятерку старухе, восседавшей за столиком при входе, в минуту разузнал, что требовалось, черканул несколько восторженных слов (конверт у многоопытной тоже нашелся), и букет с вложенной запиской был отослан в артистическую уборную Регине Невраевой.

Здраво рассудив, что форсировать события не следует, Жора спокойненько отправился к себе на квартиру, точнее в комнату, которую снимал тогда у милейшей Пелагеи Степановны, Поленьки, благодаря всеобъемлющим заботам которой был избавлен и от коварства кассирши, и, в частности, от хождения по столовым.