Михаил Миляков - Лавина

— Хе-хе! — передразнил Паша. — А ты что же, решил, сейчас тебе венок на шею, ордерок на квартиру и прочие радости? Какой ушлый! Только ради благодарностей и можешь стараться. За чистоган. Кто делает хорошее да еще не совсем в свой карман, знаешь, как с такими поступают? Хе-хе! Распни его, кричал народ иудейский, когда Пилат спрашивал, какое же зло причинил им Христос. Распни! Ясненько? Ну да сие не для твоего разумения, — оказал Паша с плохо скрытым пренебрежением. — Тебе-то никакие беды не угрожают, если только от зазнайства. Делишки свои обделываешь чисто. Хотя вот по губе схлопотал. Что скажешь? Ничего? И правильно. И замнем. Для большей ясности. А только есть, есть они! — влекомый совсем иным чувством и тем не менее поминутно возвращаясь мыслью к Жоре Бардошину и отмахиваясь с тоской и неприязнью, заспешил Паша. — Есть такие, что ради идеи, ради дела высокого не только трудов, а и живота своего, крови своей не пожалеют. И никакие венки и ордерки ни при чем. Пойдут на плаху за идею и на амбразуру тоже, из которой поливают пулеметным огнем. Были и есть. И будут. Ими держится мир. Вот так, мастер Барсик, на мой непросвещенный взгляд.

— Ох ты! Ах ты! — засмеялся Жора, как-то очень ладно вписываясь смехом в хлопанье палатки. — До чего мы любим возвышенные слова! Хорошо живешь, вот что я тебе скажу. Без хлопот, без забот, А жалобился, сирота!

Паша не ответил. Зато Воронов строго:

— Оставь!

— Чего «оставь»? Что я такого сказал? Он меня казанским сиротой называет, ничего? Вообще, бросьте вы нюни разводить! То нельзя, это не говори. Да такие родители, как у меня… Что я им нужен, что ли? Я как в интернат попал, так все, больше не вернулся домой. Чего мне там делать? Полустанок, два дома с половиной, кругом лес, поезда, и ни один не остановится, чего мне там было делать? Огород копать да веники для козы готовить? А то родители! Я еще совсем от горшка два вершка, меня акробаты наши интернатовские в свою секцию приняли. Кидали, крутили, роняли, я хоть бы хны. С ними на сборы, на соревнования ездил, чем плохо? В городах разных побывал. Потом, думаю, в спорт большой идти, а то, может, в цирк? И там, и там пробиться, рисковать надо, а голова одна, хребтина тоже. Тут еще один на отборочных хряснулся на спину. Нет, хорошенького понемножку. А если учиться дальше? В случае чего диплом можно побоку и рабочим, многие так поступают.

На Жору нашло: нет, не откровенность, не желание объяснить — не защищаться он теперь стремился, но, противопоставив свое, заставить признать его превосходство, подавить их. Сам, своими руками, хитростью, изворотливостью, стойкостью, если угодно, наконец, терпением и настойчивостью достиг. И куда большего достигнет, дайте срок. Между прочим, еще и потому достигнет, что смеется над их жалким копанием в себе и в так называемых нравственных проблемках и вопросиках. Пустая трата времени, распыление нервной энергии. Дело важнее. Но превыше всего — результат. А какой ценой или, скажем иначе, каким путем, не все ли едино?

— У нас ведь как, — посмеиваясь рассуждал он. — То техника в моде, в технический не протолкнешься; то совсем наоборот: занюханный библиотечный — и конкурс. Начались, помню, разговоры, биология — наука будущего. Тайны живой клетки, то, сё. Потрепался с секретаршей, она мне разъяснила, чего надо; полбалла не добрал, все одно втиснулся. — И по ходу Павла Ревмировича куснул: — А то идея! Интересно человеку, хорошо, тут они и все идеи.

Паша, Павел Ревмирович, как и не слышал Жориных признаний. С болью душевною и гордостью развивал свое:

— В старых книгах писали: без праведника не стоит село. А продолжить эту не такую уж хилую мыслишку, так можно сказать, что без жертвы никакое вообще крупное, тем более высокое дело не держится. Ни дело, ни правда, ни любовь без жертвы не живут. Жертва, она, ой-ей-ей как иной раз необходима. Ну, махнул я, пожалуй, несколько с амбразурой — шикарный образ, столько эксплуатировали, а и без амбразуры… Поди-ка решись… Нужен подвиг. Пусть случайный, даже вынужденный. Для крепости душевной. Для тонуса! Иначе превратимся… Когда ролик с порнофильмом или там джинсы рэнглеровские…

Самому неловко. Приподнял «молнию» на палатке, выглянул наружу и сплюнул.

— Облака несутся! Лунишка, что твоя арбузная корка, ныряет… — И, позабыв про погоду, ринулся восхвалять Сергея Невраева: — Я эти свои соображения прежде всего Сергею адресую. В смысле — незачем удивляться, отчего не звонят в колокола и не показывают его физиономию по телеку. Да он, конечно, не ждет и не удивляется. Он, Сергей наш свет Васильевич, не знаю даже как сказать, он, в общем… такие больше иных-некоторых, всяческими наградами увенчанных, в нынешнее наше лихоманное времечко требуются. Техника, наука, знание-раззнание, всякие там успехи и открытия — навалом, по самую завязку, а вот чтобы душа, совесть или то самое самоотречение… Забытые едва не начисто понятия. Вдумаешься, и как ветром очищающим… Не карьеру свою научную гандобит, не пьедестал, на котором красоваться да сибаритствовать… Птиц разных, зверей, леса защищает от нас, обнаглевших и запутавшихся в превеликих наших достижениях. Вон, пожалуйста, национальный парк в районе Кенозера, слыхали про такое? А вот будет. Должен быть! И в том его немалая заслуга. Для самого себя что-нибудь выхлопотать его не хватает. Небось и лень. Для других, для братьев наших меньших, для дела вовсе не выигрышного, ни у кого, за редким исключением, не то что поддержки — внимания элементарного не встречающего… Я и то случайно узнал. Наш брат журналист по свету мотается, всюду нос сует. Рассказали, как оно там вытанцовывалось. Здорово, одно скажу. Замечательно! Какую прыть развил! Какую стену равнодушия, исконного российского «моя хата с краю» надо было пробить. Браво, ей-богу. И низкий поклон. А пофортунит дальше, то есть встретит побольше людей понимающих, которые вперед глядеть могут, не только прорехи нынешние латать, так и… целые реки спасет. А с ними леса, климат… Ладно, стоп. Жаль, мы в палатке, не то в самом деле в ноженьки поклонился. Расшибусь, а напишу о Сергее. И не какой-нибудь репортажик. Большой, хорошо оснащенный фактами очерк сделаю. Слова разные у нас умеют произносить, разумное, доброе сеять — да сколько угодно, и обещать с три короба, а вот чтоб за гуж взяться… Не напечатают? Найду, для которых это свое, кровное, для которых своя земля не чужая.

— Ну-ну, — пытался унять его Сергей. — Разошелся. Сам же только что: благодарность ни к чему.

— Дурында ты моя горячо любимая, про тебя для других напишу. Ясно? Чтобы знали, чтобы ведали, чем гордиться следует и кем. Чтобы не только про фирменных девочек сны видели.

— Фу, фу, фу, — отдувался Сергей. Тем не менее укрепляли и поддерживали его шумные эти хвалы, уводили от темных мыслей, безрадостных воспоминаний. Паша… спасибо ему.