Михаил Миляков - Лавина

К Ваве по старой памяти хаживать начал. Милая женщина, легкая, смышленая. Знай себе посмеивается на любые превратности судьбы. Неплохо бы в ее лице союзницу обрести. Вечерок, другой поиграли в лото, кое-какие мелочи в качестве знаков внимания, а там и на «ты». Вава уже совершенно конфиденциально жаловалась на свое одиночество (мосфильмовец на недели исчезал, являлся «пропахший другими женщинами»). Ей хочется обрести настоящую семью. «Проходной двор» в квартире — ее выражение, — а никто из солидных мужчин не бывает, и где они, солидные-то, давно разобраны, познакомил бы Жора с кем-нибудь из людей науки, а уж она, в свою очередь… Актеры хороши время провести весело, чуть что серьезное — начинаются амбиции, надоело. У Жорика ушки на макушке, с лету схватывает. Вы нам, мы вам — отработанный принцип, полное взаимопонимание. А Вава про грусть-тоску забыла. Подвела его к огромному зеркалу в простенке между окон и вертится: чем она плоха? Молоденькая вдова, ведь правда, ей нипочем не дать ее возраста, ведь правда?

Вот бы Воронова и сосватать, мелькнуло тогда у Жорика. А что? Очень даже неплохо. И давно пора. Засох Воронов. Вава живо его расшевелит.

Не очень знал он в ту пору Воронова, да и теперь не лучше. Разве что доктор физмат наук, только-только испеченный. На Госпремию будто бы выдвинули. Только это еще бабушка надвое сказала. По мнению Жорика, Госпремия — когда ни червоточинки, весь как стеклышко на просвет. А Воронов? Какие у него, кроме математики, заслуги? Ну, кандидат в члены партии. А дальше? За альпинизм премии не дают. Небось еще от общественной нагрузки альпинизмом прикрывается. Глубже копнуть, и вовсе… Слышал кое-что, девы горные, ух как они на Воронова сердиты. Опять же Павел Ревмирович — у них тогда вроде дружбы начиналось, тут это событие, — очень Паша переживал. Потом, правда, как отрезал: враки, чушь из пальца высосанная. Журналист, что с него возьмешь, вторая древнейшая профессия, как тот же Воронов говорит.

В общем, не всегда был Воронов столь законченным формалистом и занудой. Некоторое время тому назад, не слишком давнее, зазнобушка имелась из собственных аспиранточек. На Кавказ в горы с собою взял, это ж надо! Да только Воронов есть Воронов — поселил ее в палатке вместе с другими участницами и, как Жору уверяли, используя архивную альпинистскую терминологию, никакого «керосину». Ни тебе, значит, прошвырнуться вечерком куда-нибудь к речечке, полежать на траве-мураве, ни у себя ее оставить, ничего такого-этакого на поверку будто бы не было. Мечты скорее всего. Вообразить невозможно. И чего ради? Понятно, идея бы какая в воздержании была. Конечно, от такого типа любое можно ожидать, и все-таки лишать себя естественных радостей? Голову об заклад, что-то тут не то. Павел Ревмирович как раз приболел (в озерце ледниковом искупался), а с Сергеем и Вороновым в восхождении каком-то хитром должен был участвовать, ну и не пошел, остался в лагере; так аспиранточка та без своего ненаглядного есть перестала, Пашка-обжора ее обеды уминал. И все-таки в стереотрубу глядела, как они на очередном гребешке корячатся.

Если верить Пашиным репликам, Воронов без своей аспиранточки работу не осилил бы нипочем. Сложнейшие вычисления требовались в области, в которой он не петрил, а она села и высидела. Такая вот дуся. Пашка все удивлялся, как Воронов потом сумел восстановить расчетики эти. Дальше вообще сплошные непонятности, туман. Пашка темнит, но он-то, похоже, знает, где собака зарыта. Восклицания же в адрес Воронова это так, от эмоций. О доброте и прочих благоглупостях хлебом не корми, дай пораспространяться, тут, поди же: такой-де педант первостатейный и чтобы не подстраховал себя? Наверняка копии имелись. Еще, пожалуй, у нотариуса засвидетельствовал, дабы не объегорил кто. Вперед, на года глядит.

Жутко будто бы талантлива была. Пашка сызмальства ее знал, только он постарше, так на олимпиаде общемосковской задачки, над которыми студенты мехмата потели, как орешки щелкала. А до того вроде бы у какой-то их общей с Пашкой благодетельницы от заикания, что ли, избавлялась. Не больно Жорик разобрался: очень показалось соблазнительным восторженный Пашин лепет по поводу той самой учительницы сбить, и вставил неосторожное словцо; а Пашка взял да увял и в бутылку: не в состоянии, мол, Жорик оценить его высоких дум, примитив, мол, и прочее. Хотел ему смазать, да плюнул.

Что же касается Воронова и его любовной истории, суммируя слухи, а ими не только земля, но и горы полнятся, в итоге получаем следующее. Долго ли, коротко ли он со своей математичкой означенным манером женихался, а только взвесив, надо полагать, всевозможные «про и контра», рассудив, рассчитав и «подбив бабки», решил отношения оформлять. Отправился к ее родителям просить руки. (Это уже после просочилось, тайны — они как вода, щелочку находят; кое-что в качестве объяснений Воронов представил, когда за шкирку взяли.) Родители, стало быть, чин по чину, на старинный лад вышли с иконой, велели на коленочки встать, благословить, значит, А Воронов — взыграло ретивое, опять же характер: не умеет по обстоятельствам стелиться — на колени перед иконой ни в какую! Мало того, начал про бескультурье, предрассудки, родители и впрямь невысокого полета, в общем развел антирелигиозную агитацию; и делу хана. Ни тебе загса, ни свадьбы, ни утех законных. Воронов: «Это им-то пренебрегли? Да он теперь и не взглянет!»

По многим параметрам Воронов истинно современный товарищ. Конечно, чужая душа потемки, но ведь не запил, не похудел, не растолстел, разве что заформалистился окончательно. От женщин, правда, теперь в кусты. И глядеть боится. Что ж, после таких событий. Весь, с головой, с ушами и прочими частями тела, в науку погрузился. Так что самый объект для Вавиных матримониальных устремлений. Она живо его в чувство приведет. Возрастом разве постарее; да балерина что маленькая собачка — всегда щенок. Нрав самый подходящий, уж она трагедий по пустякам закатывать не станет. И он, Георгий Рахметович Бардошин, не внакладе. Воронов-то как-никак Регинин двоюродный братец. Все на руку.

Пришлось Жорику признаться другу сердца Ваве в плачевном своем неуспехе. Встречена его откровенность была с полным пониманием, тем более Сергей в свое время впечатление на Ваву произвел неважнецкое. И не любезный-то нисколько, хмурый, наверняка домостроевец, ему бы только чтобы жена вечно при нем, в рот ему глядела. А она прелесть и очень несчастлива. Несчастлива из-за такого мужа. Что только она в нем нашла? Какой прыжок, железные пуанты, вон как ее сейчас выдвигают.

Еще момент, который открыл возможность Жорику продемонстрировать, кто чего стоит. Оказывается, планировалась поездка труппы на летние месяцы за границу. Жорик и ведать не ведал, так что Вава буквально его огорошила. Огорошила, а через недельку сама позвонила и между разными пустяками сообщила дорогую весть: гастроли отменяются. Международное положение, отпечатки пальцев, еще что-то. Международное положение было всегда, а вот что Регина куда как раздосадована, не знает, что делать с отпуском, — это Жорик тотчас принял к сведению. «Не безобразие разве? — проявляла солидарность Вава. — Люди готовились, распределили свое время. Путевку на юг теперь не достать, во всяком случае, муж Регины совершенный рохля, на него надежда плохая. Предложил в горы с ним ехать!» Но Жорик уже не слушал. Как-то это надо использовать. Дурак он будет, если ничего не сумеет предпринять.