Христина Давидова - Жила в Ташкенте девочка

— Не бойся, — снисходительно успокоила я ее, — он хороший. Он просто так называется. Хочешь, я тебя с ним познакомлю? Только отец у него очень плохой.

Я замолчала. У меня появилось сильное желание рассказать девочке про Ивана Петровича, но я не представляла, с чего начать, а пока раздумывала, успела вспомнить, что столько раз давала себе слово не болтать.

— Какого еще лунатика привезли? — недовольно сказала девочка. — Ты нарочно пугаешь? Уходи!

Мне надоел ее враждебный тон. Я вскочила, оглянулась и прислушалась, откуда доносятся голоса, но все стихло. И вдруг мне показалось, что на лице моей обидчицы появилось выражение раскаяния или даже испуга; одним словом, может быть, ей не так уж хотелось, чтобы я ушла.

— Как тебя зовут? — снова спросила я, стоя на месте и обрывая листья полыни.

— Сто раз говорила: меня зовут Пана.

— Ты, что ли, голодающая?

— Голодающая, — кивнула девочка и всхлипнула.

— Тебя обидели? — шепотом спросила я и вдруг увидела, как слезы потекли по ее очень чумазому лицу, оставляя светлые дорожки на покрытых золотистыми веснушками щеках.

Девочка только кивнула. Плакала она удивительно, как я еще не умела: опустив голову, молча. Так плачут взрослые люди, а у всех мальчиков и девочек, которых я знала, слезы сопровождались если не оглушительным ревом, то, по крайней мере, хныканьем.

Я обхватила ее за шею, стараясь выразить ей свою жалость и сочувствие.

— Ты на кого сердишься? — все так же шепотом спросила я.

— На одну большую девочку. Она меня дразнила и обзывала. А мне на нее наплевать. Семь раз: тьфу, тьфу, тьфу!.. — Девочка и в самом деле стала плевать, стараясь все же при этом не попасть мне на платье. — Большой мальчик сказал, что он ей оторвет уши. Это хороший мальчик. А я, — тут она подолом вытерла нос, — совсем не плакса. Просто я скучаю.

— Как зовут этого мальчика? — поинтересовалась я.

Пана подумала немного, может быть стараясь вспомнить.

— Не знаю я, как его зовут. И девчонку большую не знаю. Я здесь знаю только одну маленькую девочку, Манечку. Она тоже из Самары. А сейчас она в лазарете. Когда она была здоровенькая, я ей одеваться помогала, водила ее с собой. А теперь я одна. Я здесь никого не знаю, и они меня не знают. Все равно вижу, какие есть противные: дразнятся. А другие лучше гораздо, которые заступаются.

Я присела рядом с ней.

У меня мелькнула мысль, что надо вернуться к Володькиному домику, где все ребята. Ведь Вася, наверное, сердится, что я давно и, кажется, далеко убежала. Только жаль было оставлять девочку с мокрыми от слез щеками. Да и очень интересно было узнать о ней побольше.

— Ты из какого города?

— Из Самары. Папа уехал в командировку в другой город. Я осталась с тетей Верой. Он уехал и долго не возвращался. Он нам письмо прислал, что его паровоз отцепили для другого поезда, для военного. Может, их поезд и сейчас стоит на той станции.

— Ну, а потом?

— Потом мы голодали.

— Ну?

— Ну и все. Тетя Вера меня отдала в детский дом. Все-таки там кормили. А детский дом сначала в Бузулук увезли, а потом сюда.

— Ой! — ужаснулась я. — Как же ты теперь найдешься? Что за тетя Вера такая, как ей не стыдно!

— Что ты понимаешь! — вспыхнула девочка и отодвинулась. — Очень хорошая тетя Вера! И нечего говорить, когда не знаешь. Если бы она меня не отдала, я бы умерла давно. Она ко мне приходила в детский дом, такая худая, и ноги опухли. Я ей сухари прятала, я ее ждала. Она ела сухари, а сама плакала. Потом, наверное, опять пришла, а меня уже нет. Самара — самый хороший город. Там Волга.

Я была твердо уверена, что самые лучшие города — Москва и Ташкент, но спорить не стала. Меня очень беспокоило, как же ее найдут эта тетя Вера или папа. Но девочка словно услыхала мои мысли.

— Приедет папа из командировки и будет меня искать. Он будет ездить по всем городам и спрашивать во всех детских домах: «Не у вас ли Паночка Мосягина?» И все равно найдет…

Она еще раз вытерла нос и щеки и сразу успокоилась.

— Смотри, какие здесь деревья! Когда Манечку унесли в лазарет, я сюда убежала. Здесь есть одно большое-большое дерево, оно дырявое. Я хотела залезть на него, только боялась, что влетит: не велят нам сюда ходить. Подожди, найдем то дерево, посмотришь, какое оно толстое. — Девочка оглядывалась по сторонам. — Вон! Вон то дерево! Совсем уже желтое, а все остальные зеленые. Вон, куда ты смотришь? Ну вот же самое толстое! У самой земли сучки. Да гляди же, еще в нем дыра какая!

— Какая дыра?

— Ой, да ты слепая, вон высоко, рукой не достать!

Девочка вскочила и потянула меня к большому развесистому карагачу, который и впрямь был необъятно толстым, совсем как карагач на Романовской улице, где чайханщик приладил между ветвями деревянный настил и угощал на нем своих посетителей зеленым чаем.

— Это карагач, — объяснила я. — Они еще толще бывают.

Девочка обхватила ствол руками и не достала до середины. Я обняла его с другой стороны, но руки наши не встретились — сюда бы еще Володьку. Сухие листья устилали землю, но развесистые ветви старого дерева еще сохранили хотя и желтеющую, но довольно густую листву: под деревом была прохладная тень.

— Посмотри, — подпрыгивала девочка, запрокидывая голову, — дыра в дереве!

— Не дыра, а дупло, — поправила я, отбегая подальше, чтобы виднее было.

Но на расстоянии дупло совсем не было видно за ветвями. Там, наверное, живет белка с малюсенькими такими бельчоночками, рыжими-рыжими. Их там, наверное, штук пять или даже целых шесть, — размечталась я. — Вот бы нам их достать, можно их надрессировать или просто приручить…

— Ой! — закричала девочка. — Собака!

Из зарослей полыни высунулась удивленная морда Полкана, и сразу же он залился лаем. Потом он запрыгал вокруг меня, стараясь лизнуть в лицо; я, смеясь, отталкивала его, но, оступившись, шлепнулась в траву. Девочка, вооружившись веткой полыни, хлестала моего Полкана — она испугалась за меня: ведь она не знала, что он мой и мы с ним оба рады тому, что он нашел меня. Полкан привык к ребятам и их играм, он даже не обиделся на девочку и, оставив меня на минутку, подпрыгнул, лизнул ее в щеку. Потом он вернулся ко мне, вцепившись зубами в мое платье, мотал головой и упершись лапами, тянул меня к себе.

— Не бойся! — переведя дыхание от смеха, сказала я. — Не бойся, это мой Полкан. Познакомься, Полкан, это…

Но девочка стояла растерявшись, с занесенной над головой веткой.

— Он нас сегодня спас: чужие мальчишки на нас напали, а он их покусал, хороших он не трогает. Вот погладь его!

Девочка не трогалась с места, но лицо ее прояснилось, и вдруг она захохотала:

— Ой, не могу! Это, что ли, и есть твой большущий пес, которым ты меня пугала? Ну, помнишь, ты хвасталась! Вот так большущий!