Мира Смирнова - За окнами сентябрь

Глеб Сергеевич поставил бокал и, посмотрев Вере в глаза, негромко спросил:

— Открыть карты?

— А есть что открывать? — удивилась Вера.

— Я связался с администратором Филармонии, выяснил, когда и как вы уезжаете, и заказал билет в тот же вагон. Вот какие бывают случаи!

Вера испугалась, обрадовалась, растерялась… Что ответить? Превратить в шутку? Невозможно! Он смотрит пристально и серьезно. Спросить, почему он это сделал, глупо, опасно… Расстояние между ними ощутимо сократилось.

— Какое у вас живое лицо, — медленно проговорил он, — и слов не нужно, все понятно.

— Что именно? — напряженно спросила Вера.

— Не знаете, как реагировать? А никак! Просто информация. К разговору о случаях. Я все равно должен был ехать в Ленинград, правда мог это сделать несколько позже, но решил поехать с вами.

Вера почувствовала облегчение, но и некоторое разочарование. А Глеб Сергеевич стал расспрашивать о том, что сейчас следует посмотреть в Ленинграде, и разговор вошел в прежнее спокойное русло. Когда они вернулись в вагон и вошли в купе, Глеб Сергеевич спросил, не утомил ли он ее. Не хочет ли она отдохнуть? Вера энергично запротестовала, и он остался.

Темнело. В купе было уютно, тепло. Вере стало так хорошо, как давно не было. Он внимательно смотрел на нее, и глаза у него были добрые.

— Что? — ласково спросила Вера.

— Честно говоря, — усмехнулся он, — не ожидал, что вы так растеряетесь. Я полагал, что такой красивой, избалованной вниманием женщине не в диковину глупости, из-за нее совершаемые, — тщательно выговорил он.

Это она-то избалована вниманием! В самое больное место попал! Ломовая лошадь, вот она кто! Он не представляет себе ее жизни! Она работает, как вол, мул (сгоряча она забыла, кто из них трудяга), ее душит быт, некогда даже посидеть с книгой! Она читает за едой, в транспорте, ночью. И еще нужно постоянно быть в форме — публике нет дела до того, что она таскала тяжести, мыла посуду, чистила картошку. А ответственность? За все и за всех! Ничего не упустить! Все предусмотреть…

В ней открылся какой-то клапан, и она говорила, говорила, не заботясь о впечатлении, которое производит, стараясь сама разобраться в своих трудностях, иногда останавливая себя: «Нет, это я преувеличиваю», — пытаясь честно передать то физическое и нравственное напряжение, в котором живет.

— Как можно так тратить себя! — прервал он. — Мне кажется, быт-то уж организовать просто: распределить обязанности между членами семьи.

— У меня дурацкий характер, — вздохнула Вера, — все хочу сама…

Она не стала рассказывать, что мама «ненавидит кухню, всю эту домашнюю дрызготню», и хоть постоянно твердит, что не может видеть, как Вера надрывается, но абсолютно не помогает. Детей жалко: в школе большая нагрузка, задают много, пусть лучше лишний час погуляют, почитают. Павел же, придя домой, сразу занимает горизонтальное положение — «мыслит» и, если иногда она просит его помочь, бодро отвечает: «Конечно! Сейчас, сейчас…», но так долго собирается, что она, не желая повторять просьбу, все делает сама. «Поразительно, как ты всех посадила себе на голову!» — негодует мама, почему-то исключая себя из числа этих «всех».

Узнав, что у Веры есть дети, Глеб Сергеевич удивился, сказав, что она не похожа на многодетную мать, и попросил рассказать о них подробнее.

Вера расчувствовалась, достала фотографии детей и, передавая их Глебу Сергеевичу, заговорила с веселой нежностью:

— Это Татьяна, старшая. Человек серьезный, положительный. Красотой, как видите, не блещем, по поклонники уже есть.

— Сколько ей?

— Четырнадцать. Учится прилично… Особые таланты пока не прорезались… Тяготеет к общественной деятельности, ее постоянно куда-то выбирают, она очень гордится этим, серьезно относится… Обожает воспитывать брата — читает ему нудные нотации, а он их, не без остроумия, комментирует. А вот — Петька. Очень забавная личность! Ласковый, море обаяния…

— Как похож на вас! — воскликнул Глеб Сергеевич.

— Неужели? — удивилась Вера. — Не замечала.

— Ну как же! — То же сияние в глазах… волосы… улыбка…

— А характером совсем не похож: очень неуравновешен. Чуть что не по нем — кричит, топает ногами, лезет в драку… Но быстро отходит, зла не помнит. Перед отъездом я на него за что-то рассердилась, сказала, что знать его не желаю, и ушла к себе. Минут через десять, вижу, из-под двери лезет бумажка, послание от него. Я дословно запомнила, — засмеялась Вера. — «Дорогая мамынька! Как ты поживаешь? Как себя чувствуешь? Я больше никогда так не буду. Твой сын Петя».

— Очень симпатично, — тоже засмеялся Глеб Сергеевич. — Вы простили его?

— Как тут выдержать? Вышла — он со смиренной рожицей ждет у двери… Не умею сердиться на него… Так соскучилась по ним! Рвусь домой!

Глеб Сергеевич слушал ее с жадным вниманием, не выпуская из рук фотографий, а когда она кончила, серьезно сказал:

— Вы же счастливый человек. У вас есть любимые дети и любимое дело. Чего еще можно желать?

О том, чего ей не хватало, Вера сказать ему не могла, поэтому ответила, что маленькие дети приносили ей только радость, а теперь с ними делается все труднее и труднее.

— Парню нужна мужская рука, — вскользь заметил он.

Это был скрытый вопрос — где отец детей? Она столько наговорила ему о своей жизни, семье, доме, даже про кота Фугаса не забыла, только о муже — ни слова. Не хотелось о нем вспоминать! И что сказать? Что он кандидат наук, химик. Какое это имеет значение? Сказать: живу с нелюбимым, потому что не хватает решимости расстаться, боюсь одиночества — унизительно. Присутствие этого человека вызвало в ней ярый протест против Павла. Даже незримый, он мешал ей. И она подумала: «Надо развестись. Приеду, скажу ему».

— Обычно людям нужно прикрыть рот, чтобы не проговориться, — прервал молчание Глеб Сергеевич, — вам — все лицо. Редкая выразительность!

— О чем же я проговорилась? — быстро спросила Вера.

— Какой-то камешек носите на сердце, сейчас вспомнили о нем и решили поступить круто. Так?

— У каждого свои… валуны и равнины, — уклонилась Вера и вкрадчиво спросила: — А вам не хочется что-нибудь о себе?..

— Хочется, — сознался он, — но будет ли интересно? Ничего примечательного…

— Да, да! — невпопад воскликнула она.

— Даже не знаю, с чего начать…

— По порядку, — потребовала Вера.

— Заполним анкету? — улыбнулся он. — Родился в Ленинграде, в тридцать седьмом окончил Кораблестроительный, до войны работал на Адмиралтейском заводе, воевал на Северном флоте, дважды был ранен, второй раз — тяжело, вот памятка осталась, — коснулся он шрама. — Родители умерли от голода… До сих пор успокоиться не могу! — оборвал он себя. — Понимаете, как только я узнал, что Ленинград блокирован, стал доппаек откладывать, надеялся с оказией своим старикам послать. В январе сорок второго полетел от нас человек, взялся доставить. Я им сразу написал: держитесь, ждите. Вернулся этот тип, рассказал, что был у моих, подробности наплел, а в феврале я получил от матери письмо, последнее, что отец умер и посылки они не получили.