Мира Смирнова - За окнами сентябрь

— Убить мало! — прошептала Вера.

— Убил, если бы не отняли, — сказал он с такой силой ненависти, что она поежилась.

— Судить меня хотели, но, узнав обстоятельства, не стали, а через год он сел за воровство. Все проходит, и ничто не проходит. Все носим в себе. — Он замолчал, задумавшись.

— Дальше, — тихо попросила Вера.

— Невеста была у меня, — иронически произнес он, — звучит несовременно, но именно так я думал о ней. Воспитанная, чистенькая мамина дочка. Особенно пылких чувств я к ней не питал, но простились мы горячо. Война необыкновенно приподняла и обострила все чувства. Переписывались. А в сорок четвертом она сообщила, что вышла замуж. Просила простить и забыть. Живет в людях эдакая детская уверенность: что бы ни натворил — попроси прощения, и ты уже не виноват, словно невзначай толкнул на улице. Остался один. Думать, беспокоиться не о ком. Никто не ждет. Убьют — сообщить некому. А тут еще близкий друг погиб. Всю войну рядом. Кадровый офицер. Замечательный человек был. О нем когда-нибудь отдельно….

«Когда-нибудь, — обрадовалась Вера, — когда-нибудь… Значит, он думает…»

— Вскоре я был тяжело ранен, — продолжал Глеб Сергеевич, — к счастью, как это ни парадоксально звучит. Физические страдания, знаете ли, очень отвлекают. И жизнь по-настоящему начинаешь ценить, когда вот-вот лишишься ее. Так захотел жить, что, как видите, выжил. Палатным врачом у нас была некая Нина Михайловна. Милая, грустная, тихая, как мышка. Недавно мужа потеряла. Врачом она была средним, но доброты и преданности делу необыкновенной. Около тяжелых ночи сидела — выхаживала. И меня выходила. Вышел из госпиталя и женился на ней. После демобилизации привез ее в Ленинград, вернулся на свой завод, а четыре года назад мы разошлись. Оставил ей квартиру и перевелся в Сормово.

— Почему? — вырвалось у Веры.

— Что «почему»? — улыбнулся он. — Почему разошелся или почему уехал?

— Все хочу знать! — Вера пришла в состояние, которое дома называли «бульдожьей хваткой». Когда ей очень хотелось что-нибудь узнать, в ней появлялся такой внутренний напор, что не ответить было невозможно.

— Если придерживаться голых фактов, то она ушла от меня к другому.

— Не может быть! — усомнилась Вера.

— Мне лестно ваше неверие, тем не менее это так. А я ей был искренне благодарен. Не получилось у нас семьи, как мы ни старались.

— Но вы любили ее?

— Когда женился, мне казалось, что да. Понимаете, я так радовался возвращению к жизни, находился в несвойственном мне состоянии умиленности, был благодарен ей за все, что она сделала для меня. Ее слабость, беспомощность вызывали желание защитить. Кроме того, мы оба были очень одиноки. Всю эту путаницу чувств, ощущений я и принял за любовь.

— Наверное, вы все-таки любили ее, иначе бы не уехали. Вам тяжело было видеть ее с другим?

— Отнюдь! — покачал он головой. — Причина была чисто житейская. Жена ушла к человеку очень неустроенному, кстати, тоже своему пациенту, началась борьба великодуший — она, считая себя виноватой, ни на что не претендовала и хотела перебраться к нему, а перебираться было, собственно, некуда — он снимал где-то комнату. Занялись разменом, но тут выплыло интересное предложение, и я уехал.

— А теперь?

— Живу один. Впрочем, нет, — поправился он, — сейчас покажу вам самое близкое мне существо. — Он вынул из бумажника фотографию шотландской овчарки и протянул Вере.

— Какой красавец! — восхитилась она.

— Чистопородный. Зовут Чип. Полное имя Чиполлино.

— Это, кажется, луковка по-итальянски?

— Все-то вы знаете!

— У Петьки есть книжка Джанни Родари.

— У меня тот же источник, — рассмеялся он, — все потомство было на «Ч», никак не мог придумать имя. Дочка сослуживца подсказала. Как он меня встречает! Обнимает, несет домашние туфли, ходит по пятам. И все понимает. Неприятности, плохое настроение — сядет рядом, положит морду на колени, руки лижет — утешает.

От его оживленного рассказа повеяло таким одиночеством, что у Веры защемило сердце.

— Возни с ним много, — заметила она.

— Надо же мне о ком-то заботиться. Сейчас оставил его у приятеля и немного беспокоюсь.

«У приятельницы», — ревниво подумала Вера.

В купе заглянул проводник и предложил чаю.

— Хочу есть! — удивилась она.

— Давайте ужинать, — согласился Глеб Сергеевич, — сейчас кое-что принесу.

Он вышел, а Вера быстро выхватила зеркало — как выгляжу? Понравилась себе: глаза блестят, а нос — нет, и волосы лежат красиво, свободно. Все-таки слегка напудрилась, нашла флакончик «Кер де Жаннет» (всю поездку берегла — сумасшедших денег стоят), подушилась и к его возвращению уже спокойно выкладывала на стол припасенную в дорогу еду.

Глеб Сергеевич поставил бутылку сухого вина, положил свертки, плитку шоколада и стоя наблюдал, как Вера аккуратно и красиво накрывала на стол — уж это она умела!

— Ловко у вас получается! — одобрил он.

— Профессионально, — отозвалась Вера, — большой опыт.

Закончив, она отступила, чтобы полюбоваться делом своих рук: столик, освещенный настольной лампой, украшенный гвоздиками и янтарно светящимся вином, выглядел нарядно, празднично.

— Прошу, — сделала Вера приглашающий жест и провокационно пропела: «На наш прощальный ужин…»

Но он не обратил внимания на скрытый вызов и, садясь, задумчиво сказал:

— Выпадают все-таки хорошие минуты. Так уютно, славно.

«И только!» — внутренне возмутилась Вера и тут же решила: «Не выпущу! Не отпущу! Ни за что!» Это решение вызвало «концертный» подъем, помогающий ей завоевывать зал, и она пустилась рассказывать забавные истории, случаи, бывшие с ней или виденные. Говорила интересно, образно, что-то показывая в лицах. Его восхищение, негромкий, искренний смех подогревали ее, она чувствовала себя остроумной, блестящей.

— Вы обворожительная женщина, — вдруг серьезно сказал он.

У Веры прыгнуло сердце. «Обворожительная» — ухватила она и спрятала в свою «копилку». Никто никогда ей так не говорил.

— Я могу надеяться увидеть вас еще? — напряженно спросил он.

— Да, да! — с облегчением ответила она.

— Целый день не решался спросить, — признался Глеб Сергеевич, — а «наш прощальный ужин» добил меня окончательно.

«Вот они, твои бабьи штучки! — рассердилась на себя Вера. — Надеялась, что он запротестует: почему прощальный? Неужели мы… а он понял буквально», — и, наказывая себя за недостойный ход, прямо и твердо глядя ему в глаза, сказала:

— А я целый день жду, когда вы спросите! А он молчит как пень! — развела она руками с комическим отчаянием.

У него просияли глаза, и он коротко спросил:

— Когда? Где?

И они просто, как близкие люди, стали обсуждать ближайшие дела, выискивая возможность встретиться поскорее. Завтра, то есть это уже сегодня, — невозможно, в первый день она должна быть дома. Условились, что он позвонит на следующий день в десять, к этому времени домашние расходятся. Узнав, что ее никто не встречает, он попросил не беспокоиться — он доставит ее домой.