Мира Смирнова - За окнами сентябрь

— Таня скоро кончит школу, будет поступать в институт.

— В Горьком достаточно вузов, чтобы обучить твою дочь.

Веру резанула неприязнь в его голосе — они с Таней не приняли друг друга.

Так они спорили, приводя все новые и новые доводы, и ничего не могли решить.

Однажды он предложил компромиссный вариант: пусть Вера возьмет творческий отпуск на год (она как-то говорила, что у них есть такая форма отпусков) и с Петькой переедет к нему. А там видно будет. Вера подумала, что этот вариант его устроил бы больше всего, но пойти на него она не могла: разбить семью, год жить без работы — невозможно!

— Ты ничем не хочешь поступиться, — с горечью говорил он, — для тебя все и всё дороже меня.

— А ты? — в слезах говорила Вера. — Тебя держит только работа, а у меня еще дети, мама, я связана по рукам и ногам!

— Не плачь, милая, — смягчался он и, обнимая, твердил: — Что-нибудь придумаем! Непременно придумаем!

— Думаешь, озарит? — с надеждой спрашивала Вера.

Это у них стало игрой. Просыпаясь утром, прерывая разговор, чтение, они спрашивали друг друга: не озарило?

Но озарение не приходило. Выход так и не нашелся.

— «Окончились златые дни в Аранжуэце!» — сказала Вера в последний день словами из шиллеровской пьесы.

Она была так набита текстами, что они лезли из нее в самые неподходящие минуты.

Как радостно налаживать жизнь и как печально ее разрушать!

Эрна Густавовна, довольная жильцами — аккуратны, не пьют, никто к ним не ходит, — обещала оставить на следующее лето домик за ними. Прощаясь, она сказала Вере:

— У вас хороший муж. Это редкость. Сколько мужчин унесла война! Надо ценить.

— А я плохая жена? — с вызовом спросила Вера.

— Хорошие жены встречаются чаще, — поставила ее на место хозяйка.

И Вера подумала: «А может быть, мне действительно надо чем-то пожертвовать? Может быть, он — главней всего?»

Они уехали в Ленинград, и в тот же день она проводила его на аэродром.

А через несколько дней она тоже уехала в поездку по Кавказу.

В комнате совсем стемнело, сквозь щель под дверью из коридора пробивался свет, там уже снова стало оживленно, людно — очевидно, кончился рабочий день. «Опаздываю!» — испугалась Вера, вскочила с кровати, включила свет, с шипеньем зажглись лампы дневного света, не замеченные ею вчера и неуместные здесь. Посмотрела на часы — времени в обрез. И очень хорошо — некогда раздумывать, волноваться.

Вера тщательно оделась в строгое элегантное платье, слегка напудрилась, тронула помадой губы (она почти не пользовалась косметикой, считая, что немолодое намазанное лицо выглядит вульгарно), наспех просмотрела тексты и отправилась.

Войдя через служебный вход, она узнала, как пройти к директору, и пошла по пустому вестибюлю. Публики не было. Неужели отмена и ее даже не предупредили? Задержалась у большого зеркала: на нее смотрела немолодая, но видная женщина, стройная, хорошо одетая. «Не так уж плохо», — подумала Вера, только глаза ей не понравились — усталые, потухшие.

Директор — красивая, цветущая, очень похожая на известную киноактрису — встретила ее с казенной любезностью. Сказала, что мероприятие состоится в читальном зале, и, извинившись, что не может присутствовать — дела, вызвала заведующую библиотекой и поручила ей Веру.

Читальный зал был обставлен вполне современно — стенды с книжными новинками и свежими журналами, полированные столы, комнатные растения. В зале находилось человек сорок — все молодежь. Заведующая представила Веру, переврав отчество — «Владимировна», — ее приветствовали жидкими хлопками, и она села у стола, покрытого красной материей, за которым уже сидел лектор — пожилой, лысый, с невыразительной внешностью. Лектор вяло, монотонно рассказывал общеизвестное, и его скоро перестали слушать. В заднем ряду перешептывались, кто-то, положив по школьной привычке книгу на колени, читал, девчушка за передним столом что-то усердно рисовала, кажется, фасоны платьев.

«Ну и зануда, — подумала Вера, — всех усыпит, потом заставь их слушать!» Пока он говорил, она решила, что здесь надо читать что-нибудь попроще: «Мать изменника», «Нунчу», «Товарища» и, если попросят, что маловероятно, «Одного из королей республики».

Лектор наконец кончил и, видимо, не удивляясь отсутствию одобрения, сел. В зале облегченно задвигались. Несколько человек поднялись было уходить, но заведующая остановила:

— Куда вы? Еще художественное чтение будет.

«Очень им нужно!» — подумала Вера, вставая.

Начинать было трудно. Она несколько секунд помолчала, собираясь, потом, стараясь найти чьи-нибудь глаза, сурово, сдержанно произнесла:

— «Город был обложен тесным кольцом врагов. Со стен города видели, как все теснее сжималась петля…»

Почувствовав просыпающееся внимание зала, она теперь видела только ту женщину-мать, черной тенью скользящую по узким улицам города. Читала она сильно, наполненно, и когда, заканчивая, просто сказала: «…и тот же нож, еще теплый от крови его — ее крови, она твердой рукой вонзила в грудь себе и тоже верно попала в сердце. Когда оно болит, в него легко попасть», — то в зале стояла полная тишина.

Потом ей дружно захлопали, она улыбнулась и, чтобы проверить свое ощущение, спросила:

— Почитать еще?

— Давайте, давайте! — закричал паренек из заднего ряда.

А девочка, рисовавшая фасоны платьев, умильно попросила:

— Еще, еще, пожалуйста.

И она читала и «Нунчу», и «Товарища», и «Короля», смеясь вместе с ними над причудами миллионера. Казалось, они готовы были слушать и слушать, но заведующая, хлопнув ладонью по столу, авторитетно сказала:

— Хватит, ребята, имейте совесть. Поблагодарите товарища и — по домам.

Ей долго и дружно, отбивая ладони, аплодировали. Она прошла через расступившихся ребят, с удовлетворением отметив, что теперь они почему-то не разбегаются, и, услышав за спиной чей-то возглас: «Законная тетка!», ухмыльнулась — таких комплиментов она еще не получала.

На вахте ей передали записку от директора: «Будьте в половине двенадцатого в Доме культуры. Придет машина из больницы».

Тон записки уколол ее. И почему в Дом культуры? А еще двести метров до гостиницы им уже не доехать? Любой пустяк теперь задевал ее. Чувство удовлетворения пропало. Подумаешь, горсточка ребят хорошо слушала! Они вообще еще ничего не видели и не слышали, для них все откровение. И Горький так написал, что только не испорти — будут слушать.

Придя в свой убогий номер, она разделась, приняла снотворное, пососала ментоловую пастилку и, сказав кровати: «Ну, старушка, давай поскрипим», улеглась. Сна не было, и она снова вернулась к мыслям о прошлом.

Вера давно заметила, что, снявшись с привычного моста, издали отчетливее видит и понимает свою жизнь. Раньше дома ей мешала занятость, а теперь она старается отвлечь себя запойным чтением до рези в глазах, телевизором, телефонными разговорами. И сейчас она подумала, что были в ее жизни, как, наверное, у каждого, поворотные моменты, «развилки» — по какой дорожке пойдешь, то и найдешь. Если бы тогда она не сделала аборта, жизнь сложилась бы иначе. Лучше, хуже, но совсем иначе.