Мира Смирнова - За окнами сентябрь

Лидия Григорьевна, убедившись, что Вера не стремится отнять у нее Павла, преисполнилась преданности, старалась быть полезной — что-то доставала, покупала, приносила, — и у них тоже сложились хорошие отношения. Они даже выпили на «наменшафт» и теперь называли друг друга по имени. Вера заметила, что Лида вообще любит выпить. У Павла тоже была такая склонность, но в ее доме спиртное покупалось только к приходу гостей, и если во время застолья Вера замечала слишком широкие жесты мужа, багровеющее лицо, то молча отбирала рюмку, а протестовать он не смел. Теперь они, очевидно, попивали вдвоем.

Как-то в деликатной форме она сказала ему об этом, и Павел объяснил, что у Лидуши была очень тяжелая жизнь: в войну она потеряла родителей и брата, человек, которого она любила, бросил ее с ребенком, а вскоре и ребенок умер от менингита. Поневоле запьешь! Вера подумала, что это не лучший способ борьбы с несчастьями.

— Некоторая привычка, конечно, у нее осталась, но норму она знает, — уверял Павел.

Новый год встречали у Веры. Она приехала после рано окончившегося концерта и в куче поздравлений нашла телеграмму от Глеба. Текст был стандартный: «Поздравляю… желаю…»

«Наверно, у него есть список лиц, которых надлежит поздравлять, и он всем лупит одно и то же», — неприязненно подумала она.

Гостей собралось мало: две одинокие подруги и, конечно, Лида с Павлом, оказавшимся единственным мужчиной, — обычная теперь картина.

— Лежат наши любимые, лежат в сырой земле, — сказала басом одна из подруг, оглядев стол.

И Вера подумала, что миллионы одиноких женщин — тоже жертвы войны, только не учтенные статистикой. Война лишила их любви, семьи, детей — естественного женского счастья. У каждого прибора лежали кусочек тонкой бумаги и карандаш, на столе стояли свечи. В последние суетливые минуты перед боем часов Спасской башни Вера зажгла свечи и объяснила, что есть примета: если успеешь во время боя часов написать желание, сжечь записку и пепел выпить с первым бокалом, то оно непременно исполнится.

Часы начали бить гулко, торжественно. Вера быстро написала приготовленное желание: «Здоровья маме, детям. Получить звание» — и в последние секунды неожиданно для себя приписала: «Быть с Глебом», успела сжечь и проглотить. Эта процедура вызвала некоторое оживление: кто-то просыпал часть пепла, у кого-то пепел осел на дно бокала, и возникли вопросы — как это считать? Желание совсем не исполнится или исполнится частично?

Когда были произнесены дежурные тосты и утолен первый голод, Лида взяла принесенную гитару и начала петь.

Эта маленькая женщина обожала кричащие тряпки, «жестокие» романсы, Павла называла «Дусей» и «Лапой», все время прикасалась к нему, что-то поправляя, одергивая, приглаживая. «Неплохой человек, но начисто лишена вкуса», — думала Вера. А Лида, прикрыв глаза и раздувая крылья остренького носа, выводила:

«Черт знает что! — думала Вера, чувствуя, что у нее щиплет глаза. — Ведь понимаю — сентиментально, пошло, а почему-то трогает!»

Встреча вышла невеселой. Вера, пытавшаяся было поднять тонус, скора сникла, Лида и Павел, конечно, перебрали, пришлось оставить их ночевать, подруги ушли рано — провожать некому.

«Справили!» — подытожила Вера, с отвращением глядя на залитую скатерть и груду грязной посуды.

В феврале нужно было опять ехать в большую поездку. Увидев в маршрутном листе «Горький», Вера вздрогнула и подумала: «Не попросить ли снять?», а потом решила: «А почему, собственно? Я его не увижу. Сама звонить ни в коем случае не буду, а он уж наверняка не станет меня разыскивать».

Прошло почти пять месяцев после их разрыва, несомненно он за это время не раз приезжал в Ленинград и не пожелал увидеть ее.

В Горький Вера приехала в морозный ветреный день — дуло и с Волги, и с Оки. В «России» ей был приготовлен «люкс». Войдя в номер, она сразу подошла к телефону, но тут же спрятала руки за спину и поклялась: «Ни за что! Будь я проклята, если позвеню!»

Вечером, в переполненном зале, она с необыкновенным подъемом, «выкладываясь» — а вдруг он здесь, — читала свою новую программу о любви. После концерта ее долго не отпускали, и, выходя на поклоны, она зорко всматривалась в зал, искала его, но не нашла. Значит, не пришел или уехал в командировку.

Каждый телефонный звонок вызывал сердцебиение, но звонили с телевидения, с автозавода, из воинской части, и она поняла, что ждать больше нечего. После второго концерта (всего их должно было быть три) она вернулась в гостиницу, переоделась в теплый стеганый халатик, заказала очередной разговор с Ленинградом и собралась поужинать. Перед концертами Вера почти ничего не ела, но после них у нее появлялся волчий аппетит. Сейчас, сняв салфетку, накрывавшую поднос, Вера увидела шампиньоны в сметане (их великолепно готовят в «России»), заливное из судака с ломтиками лимона, сыр, пирожное, кофе. Очень хотелось есть, но она решила, что раньше поговорит с домашними, потом разогреет грибы и кофе на плитке у дежурной и спокойно поужинает.

Разговор дали скоро. Бабушка сообщила, что все относительно благополучно (понимай — очень хорошо), что Лидия Григорьевна принесла сегодня продукты, последовало перечисление продуктов и оценка человеческих качеств Лиды, а когда бабушка перешла к описанию характера головной боли, беспокоившей ее с утра, раздался негромкий стук. Вера отошла на длину шнура, ногой открыла дверь в переднюю и, прикрыв рукой мембрану, крикнула: «Войдите!»

На пороге стоял Глеб.

Тут Вера поняла выражение «подкосились ноги». Чтобы не упасть, быстро села и, не к месту сказав бабушке: «Очень хорошо. Поцелуй детей. Завтра позвоню», повесила трубку.

Глеб так и стоял в передней.

Сколько раз она мысленно проигрывала всевозможные варианты встречи с ним и, соответственно, своего поведения! Кажется, следовало не узнать его? Или спросить: «Чем могу быть полезна?», но она, сразу забыв всю эту чушь, тихо сказала:

— Раздевайся. Входи.

Он снял пальто, шапку, молча подошел к ней, церемонно поцеловал руку и сел в предложенное кресло. У Веры сжалось сердце — как плохо он выглядит. Бледный, темные круги под глазами, и седины прибавилось. Он сидел прямо, неподвижно, не произнося ни слова. Молчание становилось мучительным, и Вера с натужной веселостью спросила, был ли он на ее концерте.

— Разумеется. Как всегда, прекрасно, — без улыбки ответил он.

Разговор иссяк.

«Ну, говори что-нибудь, — мысленно внушала ему Вера. — Ведь ты зачем-то пришел?»