Мира Смирнова - За окнами сентябрь

— Я такие не ношу.

Чтобы загладить Танькину бестактность, Вера весело закричала:

— Отлично! Тогда я возьму их себе, — и, преувеличенно восторгаясь, натянула их на руки.

Вечером, вызвав Таню к себе в комнату, что всегда означало крупный разговор, Вера ледяным тоном сказала, что Таня позорит ее своей невоспитанностью, что хамство еще никого не украшало, и полюбопытствовала, какие ей, собственно, перчатки нужны? Инкрустированные драгоценностями?

— Ничего мне от него не нужно! — сверкнула глазами Таня. — Пусть не подлизывается! Думаешь, я ничего не вижу? Не понимаю? Я уже взрослая…

— По твоему поведению не заметно! — оборвала ее мать.

Она была в бешенстве: еще не хватало, чтобы эта маленькая дрянь вмешивалась в ее дела, портила ей жизнь!

— Уходи! — приказала она. — Знать тебя не желаю.

После сакраментальных слов «знать тебя не желаю» всегда следовал «разрыв дипломатических отношений», Вера переставала замечать провинившегося, разговаривать с ним. Это считалось самым большим наказанием. Петька моментально сдавал позиции, выпрашивал прощение и на ближайший день становился образцово-показательным ребенком. У Тани характер был покрепче.

— Почему она так не любит меня? — огорчался Глеб.

— Не обращай внимания, — просила Вера, — переходный возраст, фордыбачит.

Они твердо решили, что отпуск снова проведут вместе в Усть-Нарве, и он улетел. Но перед самым отъездом в лагерь Петька заболел скарлатиной, и Вера, разумеется, осталась с ним. Болезнь протекала тяжело и дала осложнение на уши. Глеб перенес отпуск на август, часто звонил, справлялся о здоровье своего приятеля, спрашивал, чем может помочь. Но и в августе ничего не получилось. Петька поправился только в конце июля. За болезнь он сильно похудел, вытянулся и так ослабел, что отправить его на третью смену в лагерь было невозможно. Вера сняла комнату в Солнечном и просидела там с ним весь месяц. Глеб взял путевку в южный санаторий — ему тоже необходимо было отдохнуть. А в сентябре она уехала в поездку по Средней Азии.

Еще год тянулись их отношения, но письма стали реже, короче. Сколько можно жить письмами? И о чем писать? Пережевывать уже сказанное? Информировать о повседневном? За это время Глеб несколько раз появлялся в Ленинграде. Встречались они по-прежнему горячо, им очень хорошо было вместе, но домой к ней он больше не приходил.

— Не хочу вносить раздор в твою семью, — объяснял он.

— Таня будет абсолютно корректна, — убеждала Вера.

Но Глеб наотрез отказывался:

— Вымученная корректность неприятна.

После его приездов переписка разгоралась было, а потом снова шла на убыль. Они жили надеждой на будущее лето. Там, на их обетованной земле, они все решат, найдут выход. Но весной Вера поняла, что поехать не сможет, — Таня кончает школу, будет поступать в институт, нельзя оставить девочку в такой ответственный момент, тем более что особенного стремления к наукам у Тани не наблюдалось.

Глеб возмущался, протестовал.

— Я не понимаю, — скрипел он, — ты что, будешь рядом сидеть с дубинкой? Или пойдешь вместо нее на экзамен?

— Нет, конечно, но нужно проследить… И потом — моральная поддержка…

— Подумай хоть немного обо мне, о нас, — просил он.

— Я думаю, думаю, — чуть не плакала Вера, — но иначе не могу.

Она осталась. И правильно сделала. Танька, вымотанная выпускными экзаменами и духотой (лето стояло жаркое), нервничала и кидалась из одной крайности в другую — то сидела ночами, то, расшвыряв учебники, кричала:

— Все равно завалю! Ничего в голову не лезет.

Вера не отходила от нее: по разделам проверяла историю, помогала по литературе, сделав перерыв, увозила на Острова, не подпускала к телефону. Перед первым экзаменом Танька так волновалась, что Вера, боясь, как бы она не свернула по дороге в сторону, пошла с нею и весь экзамен просидела в скверике, «держа кулаки».

Наконец все кончилось.

— Поступила! — с гордостью объявила Таня.

— Не ты поступила, а мама, — умерила ее гордость бабушка.

Вера испытывала большое удовлетворение — не напрасна ее жертва. А теперь она непременно вырвет несколько дней и полетит к Глебу. Но он был еще в Крыму, а ей вскоре пришлось лететь в другом направлении.

Вернувшись, она нашла письмо:

«Милая Вера! Я много думал и окончательно понял, что наши отношения зашли в тупик. Выхода нам не найти. Ты недостаточно любишь меня, чтобы чем-то пожертвовать. Это не упрек — мы не вольны в своих чувствах. Я никогда не смогу оторвать тебя, от семьи и, вероятно, не имею права настаивать на этом. Переезд к тебе тоже не принесет нам счастья. Я трудный человек, у меня свои убеждения, привычки, я не умею подлаживаться и внесу в твой дом разлад. И еще не хочу быть последним: сначала дети, работа, мама, а потом уже я. Очевидно, и у меня нет той силы, безоглядности любви, которая заставляет, не раздумывая, идти на все. Мне уже под пятьдесят, я устал от одиночества. Мне нужна семья, ребенок — надо успеть поставить его на ноги. Я решил жениться».

Вера заплакала и перестала видеть написанное. Отложив письмо, достала платок и, то вытирая льющиеся слезы, то кусая его, чтобы не зарыдать в голос, тупо повторяла: «„Я женюсь!“ Он женится!» Ревнивая мысль «на ком?» заставила ее снова взять письмо. Держа его на расстоянии, чтобы не закапать, плача и задыхаясь, она продолжала читать:

«Я уверен, что это не будет для тебя ударом. Ты живешь полной, интересной жизнью, я для тебя был «на сладкое», без него легко обойтись. Я бесконечно благодарен тебе за счастливые дни, которые ты мне подарила. Ты навсегда останешься для меня близким, родным человеком. Желаю тебе счастья, которого ты вполне заслуживаешь. Не сердись на меня, не таи зла и пиши о себе, о Пете. Прощай, дорогая моя и, если быть честным, все еще любимая. Твой Глеб».

Первым побуждением Веры было немедленно мчаться в аэропорт и, дав телеграмму «встречай», вылететь ближайшим рейсом. Она не сомневалась, что своим появлением поломает его женитьбу на какой-то неизвестной, но уже ненавистной ей женщине. Она начала было собираться, но трезвая мысль: «А что дальше?» — остановила ее. Ее приезд он воспримет как полную капитуляцию. Но даже сейчас, понимая, что окончательно теряет его, и готовая, как ей казалось, на все, чтобы не допустить этого, она знала, что ничего не изменит в своей жизни. Да, она хочет быть с ним, но, ничего не меняя, «приплюсовать» его. Значит, он прав! И незачем лететь. Бессмысленно. Нужно расстаться достойно. Вера взяла листок бумаги и, капая на него слезами, написала:

«Мне очень больно. Но это пройдет. Буду учиться жить без тебя, без надежды на завтрашнее письмо, скорую встречу, общее будущее. Постараюсь отвыкнуть, забыть. Тоже буду честной: сейчас у меня нет сил пожелать тебе счастья с другой. Некоторое время не пиши мне. В.»