Мира Смирнова - За окнами сентябрь

Со смертью папы все вокруг так круто изменилось, что Вера постоянно находилась в горестном изумлении. Особенно ее поражала перемена, происшедшая в маме: из молодой, счастливой, избалованной женщины она сразу превратилась в старую, покорную, печальную. Перестала следить за собой, никуда не ходила, приятельницы, знакомые исчезли — мама никого не хотела видеть. Вся ее жизнь сосредоточилась на Вере. Это была не обычная материнская любовь, а исступленное, болезненное чувство, державшее Веру в постоянных тисках.

Квартира стала пустой, мрачной. Вера с удивлением видела, что с тех пор, как горе вошло в их дом, обычные лампы горят тускло, стены потемнели, с детства знакомые вещи стали чужими, враждебными.

В первый же день, придя из школы, Вера увидела, что обеда нет, грязная посуда после завтрака так и стоит на столе, а мама неподвижно сидит в кресле, незряче уставившись в одну точку. Пока Вера в поисках еды шарила в кухне и буфете, она слышала, как мама с горьким упреком говорит: «Зачем ты так сделал, Васенька?.. Погубил нас… по-гу-би-ил…» Веру поразило то, что мама говорит «погубил нас» — ведь под автобус попал он, а они живы. И ей впервые пришло в голову, что мама, конечно, горюет о папе, но еще больше жалеет себя. И еще она поняла, что теперь обо всем ей нужно заботиться самой.

Началась трудная, лишенная малейшей радости жизнь. Единственной отдушиной была школа, но и там Вера не могла задержаться ни на минуту после уроков — мама будет волноваться. Она бежала домой, чтобы показаться ей — жива. Потом шла в магазин за покупками, готовила еду — хорошо, что кое-чему научилась у папы, — кормила маму, сидя рядом, делала уроки. Спали они вместе в Вериной комнате — в свою спальню мама входить не могла. Вера ушла из драмкружка, где была первой актрисой, просила подруг не приходить к ней — мама очень больна, отказывалась от культпоходов в театр, даже не ходила с девчонками гулять.

По воскресеньям приходили родные, с испугом и состраданием смотрели на маму, ласкали и жалели Веру. Деньги на жизнь они давали тоже ей, уговаривали не экономить — она растет, нужно хорошо питаться. Вере стыдно было брать, но другого выхода не было. Она ломала голову: где бы заработать денег? И однажды, прочтя, что их почтовому отделению требуются почтальоны, никому не сказав, поступила туда. Она разносила почту два раза в день: в семь утра и в пять вечера. Теперь ей приходилось вставать очень рано, сумка была тяжелой, она бегала по этажам и очень уставала.

Первую зарплату она отпраздновала: купила маме пробный флакончик «Красной Москвы», а себе три палочки эскимо — она очень любила мороженое, но на чужие деньги стеснялась его покупать.

Мама оттолкнула флакончик и неприязненно сказала:

— К чему это? Нам не до духов — на чужой шее сидим…

Вера хотела сказать, что это ее деньги, но побоялась, что мама запретит работать, и тихо ответила:

— Я думала, тебе будет приятно.

— Мне ничего не нужно, — отрезала мама.

Так прошел год. Мама жила в ожидании новой беды. Вера слышала, как она глухо, протяжно говорит: «Беда не приходит одна… нет, одна не приходит…» Погруженная в свои мысли, она часто говорила вслух, не замечая этого. Вере было невыносимо тяжело в гнетущей атмосфере их дома, и она спасалась любимой фантазией: утро, папа открывает дверь своим ключом, входит, большой, веселый, и, как всегда, говорит: «Ну, как вы тут без меня?» Веру захлестывает волна счастья, она прыгает, визжит: «Я знала! Я знала! Я так тебя ждала!..» — и виснет у него на шее. Он обнимает, целует ее, Вера чувствует знакомый запах папирос, одеколона, а папа спрашивает: «Соскучилась, дочка? Я — тоже. Очень». Входит заспанная мама, всплескивает руками и тихо, мелодично смеется от радости…

Но чем больше проходило времени, тем труднее было вызывать это видение, оно теряло реальность, живой образ отца стирался, уходил от нее. И она поняла, что не надо тешить себя несбыточными мечтами, — этого никогда не произойдет.

Через год мама настолько пришла в себя, что, посоветовавшись с родными, поступила на курсы бухгалтеров, окончила их и пошла работать в бухгалтерию папиного завода — все-таки не совсем чужое место. На заводе ее многие знали, относились сочувственно, старались помочь. Вере стало легче, свободнее — до шести вечера мама на работе. От помощи родных мама отказалась: «Больше не могу вас обирать». Она попыталась сама вести хозяйство, но ничего путного из этого не вышло: она накупила дорогих закусок, ранних овощей, фруктов, и через неделю выяснилось, что деньги кончились, завтра нет на хлеб. Мама в отчаянии оправдывалась: «Я хотела немножко побаловать тебя…» А Вера скрепя сердце поехала к тете Тане занять денег. После этого случая мама отдавала зарплату Вере, говоря: «Хорошо, что у тебя папин характер, — ты жизнеспособна».

Школу Вера окончила хорошо и мечтала поступить в Театральный институт. Мама отговаривала ее: «Какая-то неверная профессия, а нам с тобой рассчитывать не на кого, шла бы ты в обыкновенный вуз». Вера сказала «нет!» с такой твердостью, что мама отступила.

Творческий конкурс Вера прошла удачно, была допущена к общеобразовательным экзаменам, поднатужилась и сдала их отлично — ей была необходима стипендия: от работы на почте придется отказаться, а на мамину зарплату не прожить.

Началась золотая студенческая пора. Их маленький курс — восемь девочек и двенадцать мальчиков — оказался на редкость дружным. Особенно сблизились девочки. Быстро распределив, кто из них «самая умная», «самая красивая», «самая смелая», «самая деловая» — все они были «самые-самые», — они делились творческими замыслами… Учась азам актерского ремесла, они уже замахивались на роли мирового репертуара: Бесприданница и Катерина, Клеопатра и леди Макбет — на меньшее они были не согласны! Мечтали сыграть их по-новому, по-своему и, разумеется, потрясти сердца.

Романы каждой тоже обсуждались сообща — секретов у них не было. Снаряжая кого-нибудь из подруг на «ответственное, решающее свидание», они одевали ее в лучшее, что было у каждой, наставляли:

— Загадочно молчи — все равно ничего умного не скажешь. Держись индифферентно — мужчинам нравятся роковые женщины.

Радовались удачам друг друга, общими усилиями вытаскивали завалившуюся, стеной вставали на защиту обиженной или провинившейся.

Совестью курса была «самая красивая» — Тамилла. Ее экзотическое имя сразу отвергли и называли Тамуськой или просто Муськой. Рассеянная, постоянно опаздывающая, вечно что-то теряющая, она обладала каким-то удивительно чутким «инструментом», позволявшим ей улавливать малейшую фальшь, тень нечестности, намек на несправедливость. В ссорах и конфликтах, которые, конечно, случались и сразу же разрешались в горячих спорах, последнее слово оставалось за ней.